Через два часа Пэдди окликнул капитана и указал ему на правый берег, где на кустах болтались прицепленные им куски материи.
Быстрый осмотр местности убедил корсара, что Пэдди не ошибался. Следы пирог на прибрежном иле и отпечатки босых и обутых ног на сыром берегу указывали, что здесь дикари сели в лодки со своими жертвами. Ему даже показалось, что он узнал легкий, изящный след ножки Маудлин, и он невольно остановился, охваченный снова припадком острого волнения. Но времени терять было некогда, он ведь сам сказал, что дорога каждая секунда. Надо было действовать, не мешкая.
– Двое останутся у шлюпок! – вскричал он. – Вы, Пэдди, возьмите половину матросов и исследуйте весь берег вниз, а я пойду с остальными вверх. Смотрите хорошенько на прибрежные кусты и на водоросли. Если наши друзья оставили какой-нибудь след, то, наверное, там. Когда же узнаем верное направление, куда поплыли дикари, то мы их догоним. Наши лодки идут вчетверо быстрее всяких гребных судов.
Матросы разделились на ходу на две группы, и та, которая была под начальством Пака, пошла по направлению к истоку.
Но как ни добросовестно искали они, как ни тщательно сам Джеймс осматривал каждый куст, ничего не находили. В груди бывшего секретаря Оллсмайна загоралось бешеное отчаяние. Неужели ему так и не удастся найти их! Неужели Маудлин и его друзья должны пасть под ударами дикарей, и он оставит их без помощи? Может быть, в эту самую минуту, когда он бродит здесь по чаще, эхо уже разносит по лесу их предсмертные крики?! И он все шел вперед, разрубая саблей лианы, раздвигая колючие кусты, заглядывая на деревья.
Так прошло около четырех часов. Тяжелый полуденный жар истощил силы матросов. Отдых был необходим. Несмотря на все свое нетерпение, Джеймс разрешил людям отдохнуть, и все пошли искать какую-нибудь прогалину, где можно было бы расположиться.
Скоро лес стал редеть. Очевидно, недалеко была поляна, по крайнем мере лучи солнца уже начинали проникать сквозь деревья. Они пошли скорее, расчищая себе саблями дорогу в чаще, и вскоре вышли на небольшую поляну, покрытую редкой короткой травой. Посреди поляны играла молодая обезьяна, и все при виде животного остановились в удивлении. Без всякого сомнения, обезьяна принадлежала к породе орангутангов, но не это удивило их. Обезьяна эта носила украшение, далеко не свойственное лесным жителям. На ее голове была надета шляпа!
Это была обыкновенная полотняная шляпа с синей лентой, которая показалась Джеймсу знакомой. Такая шляпа была у Армана Лавареда.
– Капитан! – окликнул Джеймса один из матросов.
– Что?
– Это как будто шляпа сэра Лавареда.
– Ты думаешь?
– Я в этом уверен. Я был в той лодке, которая отвозила охотников на берег. Сэр Лаваред показывал всем эту шляпу, рассказывал, что купил ее в Египте, и что эту шляпу можно складывать и убирать в карман, и что она гораздо легче и удобнее, чем обыкновенные колониальные каски.
– Надо в этом удостовериться. Раз эта шляпа здесь, значит, сэра Лавареда повезли вверх по течению. Обезьяна как-нибудь нашла эту шляпу, и судьба привела ее нам навстречу. Надо только убедиться, что эта шляпа действительно принадлежит одному из наших друзей.
И с этими словами Джеймс стал заряжать ружье. Обезьяна, видимо, не подозревала об опасности. Она тяжело расхаживала на задних лапах и с радостным криком снимала и надевала шляпу. Но при звуке взводимого курка она обеспокоилась и испуганно вскрикнула, в ответ на этот крик раздалось страшное рычание и какое-то огромное тело показалось на ветке дерева в десяти шагах от Джеймса.
– Мать! – вскричал Джеймс. – Тем хуже. Мы должны в этом убедиться во что бы то ни стало!
Матросы схватились за ружья, но это их движение привело самку в бешенство. Глаза ее загорелись свирепым огнем, она зарычала, защелкала зубами и направилась прямо к Джеймсу.
Джеймс быстро зарядил ружье разрывной пулей, прицелился и выстрелил. Пораженное прямо в сердце животное зашаталось и рухнуло на землю, судорожно хватаясь за ветки и ломая их в последних предсмертных судорогах.
Дикий, пронзительный крик пронесся под деревьями. Молодой орангутанг кинулся к матери, охватил ее труп своими длинными руками и с тихими стонами стал тереться мордой о ее щеки. Казалось, он упрашивал ее проснуться как можно скорее от этого внезапного, непонятного для него сна. Сцена эта производила тяжелейшее впечатление. Бедное животное выражало свое горе почти человеческими жестами.
