Но по-настоящему все это открылось мне позже, когда выборы остались позади и жизнь начала входить в прежнюю колею.
Погода была тревожной и в политическом, и в геодезическом смысле: весна никак не налаживалась — дожди со снегом, промозглый ветер, тяжкий для дыхания влажный воздух, пониженное атмосферное давление. Я почувствовал, что скисаю, и, дабы взбодриться, решил осуществить свое заветное желание — найти Базена. Но как за это взяться? Я не знал ни его адреса, ни телефона, справочное бюро хранит покой великих, а мои хозяева были бесконечно далеки от литературного мира. В издательстве «Галлимар», пожелавшем меня видеть в связи с выходом моего сборника «Чистые пруды», замороженный вежливо-ледяным обращением, я не решился спросить о Базене. И тут нежданно-негаданно на моем пути появился сказочный человек: волосы что спелая пшеница, бронзовое лицо, испещренное под слоем загара, если внимательно приглядеться, россыпью веснушек, прозрачно-зеленые глаза и белые, как кипень, зубы. Был этот человек как праздник: яркий, улыбчивый, лучащийся добротой, но не беззащитный, как часто бывает с такими людьми, а прочный и сильный.
Звали его редким именем Евлампий, он был корреспондентом по Франции одной из наших центральных газет. Он узнал от общих знакомых, что я томлюсь в Париже, точнее, под Парижем, разыскал по головоломному адресу и предложил свою помощь. Я уже говорил, что он был — как из сказки, а этот жанр обладает своими законами. Если тебе нужна Жар-птица, то начинай с одного огнистого пера… К тому же мои парижские интересы не замыкались на Базене, и я попросил отвезти меня на могилу Бунина. Не откладывая дела в долгий ящик, мы тут же отправились на машине Евлампия, которую он водит, как Ники Лауда, на кладбище Сент-Женевьев де Буа, километрах в тридцати от Парижа.
Поклонились мы могиле лучшего русского рассказчика, положили по цветку к подножию странного, будто мальтийского креста, постояли и вернулись к машине. Евлампий открыл портфель, достал бутылку красного вина «Божеле», пластмассовые стаканчики, наполнил их.
— За Ивана Алексеевича Бунина! — сказал он.
Я уже не сомневался, что передо мной — человек сердца, к нему можно обратиться с любой просьбой, он не откажет.
И я попросил Евлампия отыскать Эрве Базена и свести меня с ним.
— Разыскивать Базена нечего, он завтра будет в Париже. Мы давно знакомы, и у нас одно любимое кафе.
С легким удивлением я заметил, что Евлампий не отозвался на мою просьбу, ограничившись информацией о перемещении Базена в пространстве.
Очевидно, надо было обосновать свои претензии на знакомство с президентом Гонкуровской академии.
— Мы лишь случайно не встретились в Москве. Он дважды собирался ко мне за город, но всякий раз что-то мешало. Недавно вышла моя статья о нем — по-французски.
— Вы взяли ее с собой? — быстро спросил Евлампий.
— Конечно!
— Дайте ее мне. Это лучшая визитная карточка. А как вы думаете, помнит он вас?
— По моему представлению о писательской памяти — должен помнить.
— Вы хоть не ругаете его?
— Превозношу до небес!
— Ну, тогда дело в шляпе, — сказал Евлампий и — как в воду канул.
Я не был на него в претензии: приближался третий, решающий тур выборов, дело заваривалось круто, и Евлампий был занят сверх головы. Наконец напряжение разрядилось. Буржуазные партии сманеврировали и с незначительным перевесом одержали победу.
Евлампий явился разочарованный результатами выборов, но с оливковой ветвью в руке: Базен готов встретиться со мной в своем кафе, несмотря на загруженность академическими делами.
— Даже статьи не понадобилось, — сказал Евлампий. — Я так замотался, что не помню, куда ее сунул. — И он торжественно назвал дату встречи.
Как раз утром этого дня мы с женой уезжали машиной на юг. Изменить что-либо было не в наших силах…
Досадная неудача. Но я сказал себе: разве любя, и читая, и перечитывая книги Эрве Базена, я не встречаюсь с ним — стоит лишь захотеть? И над этим, самым важным, общением не властны никакие обстоятельства.
