Мы снова уселись на суфе. Отец даже в лице изменился, так он был озабочен поведением Полвона.
— Может, молоко было несвежее? — неуверенно спросил он, немного помолчав.
— Уж больно набалован твой Полвон, — ответила мама, — я сварила ширатолу на парном молоке!
— Так почему же он не ест? — допытывался отец. — А ты посолила?
Теперь мама, кажется, всерьёз рассердилась. Она хотела что-то сказать, но в этот момент послышалось чавканье. Отец вскочил: он непременно сам хотел посмотреть, как Полвон ест ширатолу.
— Не будь ребёнком! — удержала его мама. — Может, он и не хочет, чтобы на него смотрели!
Отец остался на месте. Тут я тихонечко толкнул маму. Она кивнула, мол, помню, не забыла, и, обернувшись к отцу, сказала ему с лёгким укором:
— Твой сын закончил шесть классов и перешёл в седьмой, а ты даже и не поинтересуешься, что он собирается делать летом.
Отец смутился. И, чтобы скрыть смущение, попытался улыбнуться:
— А я вот завтра же поговорю с председателем. Подам ему заявление насчёт пионерлагеря.
— Каждый год в пионерлагерь? — Тут я вмешался в разговор. — Два лета подряд ездил! Хватит!
— Так куда ж ты денешься, сынок? — ласково спросил отец.
— Я в отару уйду!
— В отару? А что ты там делать будешь?
— Овец пасти!
Отец закрыл глаза и, подумав с минуту, сказал:
— В горах трудно, сынок! Там ничего нет, кроме камней и кустов. Тебе там скучно будет.
Я уже хотел было ответить: «Ну и ладно! Что бы там ни было, а я пойду в горы!» — как снова заговорила мама:
— Отец, наш Гайратджан уже не маленький. До каких же пор он будет сидеть около меня? Пусть поработает! Он любит мясо? Любит. Так пусть собственными глазами увидит, как овцы нагуливают сало!
Отец ответил не сразу. Он снова нахмурился.
— Ты верно говоришь, Гульру. Тогда, может, Гайрат пойдёт со мной? — сказал он наконец, ласково взглянув на меня. — А, сынок?
— Пойду! И Полвона возьмём с собой!
Мы долго разговаривали в тот вечер. Было уже поздно, когда я наконец уснул.
Рано утром, ещё до восхода солнца, за воротами послышался голос заведующего колхозной овцефермой — Кобил-амака. Я вскочил и проворно открыл засов.
Кобил-амак — длинный, словно жердь, с острым носом на сплюснутой, как тыква, голове и рябым лицом. Оттого, что в Чиноре он был самым высоким, его и прозвали Кобил-лайлак — Кобил-аист.
Он привёл с собой чабана, который пересчитал баранов и погнал их с нашего двора. Кобил-лайлак сидел на суфе под карагачем и разговаривал с отцом. Вдруг он увидел Полвона и, прервав разговор, подошёл к нему поближе. Внимательно осмотрев пса, он покачал головой и спросил:
— Где это вы нашли такого волкодава?
Отец довольно улыбнулся и рассказал Кобил-лайлаку историю Полвона.
— Ты будто бы и разумный человек, и опытный, — заметил отцу заведующий, — но простак!
— Почему же, Кобил-бой?[6] — удивился отец.
— Он ещё спрашивает! — засмеялся Кобил-лайлак. — Неужто ты такой недогадливый? Об этом же никто не должен пронюхать! Всем говори, что пёс, мол, твой! Доморощенный. Ты его сам выращивал. Понял?
Не знаю, понял ли отец, почему надо так говорить, но согласно кивнул и, провожая Кобил-лайлака до ворот, несколько раз повторил:
— Хорошо, хорошо.
Кобил-лайлак ушёл, а мы с отцом поспешили к суфе, где мама уже накрыла завтрак.
Мама не села с нами — она укладывала в дорожный мешок наши вещи. В одну половину хурджина мама положила одежду, в другую — четыре большие масляные лепёшки, ведёрко с фруктами — на тот случай, если мы проголодаемся в дороге.
Мы покончили с завтраком. Оставалось лишь оседлать нашего белого осла и трогаться в путь. Однако отец не спешил. Мне даже показалось, будто он зачем-то тянет время. Я даже подумал, что он ищет какой-то предлог, чтобы отменить нашу поездку или оставить меня дома. Но этого, к моей радости, не случилось. Отец вынес во двор кашак из миндального дерева. Кашак — это длинная пастушья палка. Верхний конец у неё загнут.
— На-ка, держи! — сказал он мне, протягивая кашак. — Твой дед, бывало, говаривал: «В безлюдных горах палка — ближайший спутник чабана!» Смотри не потеряй!
— Не потеряю! — обещал я и стал рассматривать своего «ближайшего спутника».
