Разумеется, не только Сталину следует приписывать ответственность за развязывание холодной войны. Превращение Америки в мировую державу и решимость администрации Трумэна использовать американскую мощь для возрождения либерального капитализма в Европе и сдерживания советской экспансии в других районах мира стали самой главной и неприятной неожиданностью для Сталина.
Многие историки согласны в том, что Соединенные Штаты взяли на себя роль сверхдержавы не только в ответ на политику советских властей, но и в соответствии с собственными представлениями о будущем устройстве мира. Программа построения «свободной и демократической» Европы и сдерживания коммунизма, составленная в духе Вудро Вильсона и подкрепленная атомной монополией, а также финансовой, промышленной и торговой мощью Соединенных Штатов, стала новой и по-своему революционной силой, в корне изменившей структуру и характер международных отношений. В политических кругах США и американском обществе всегда находились влиятельные лица, которые, как отмечает американский автор У. Смайзер, считали, что «только [Соединенным Штатам] можно иметь глобальные интересы и держать вооруженные силы во всем мире». В представлении таких людей, верящих в американскую исключительность, Советскому Союзу можно было позволить участвовать в послевоенном устройстве, но только как региональной, а не мировой державе>{207}. И все же остается лишь гадать, насколько быстро сторонники американской мировой гегемонии победили бы громадную инерцию изоляционизма и усталости в американском обществе после войны, не приди им на помощь образ советской коммунистической угрозы, подкрепленный действиями Сталина. Именно страх перед этой новой угрозой сделал лозунг особой миссии США как «лидера свободного мира» безальтернативным.
Кремлевский вождь перенес на послевоенное время те уроки, которые он извлек из наблюдения и изучения международных отношений европейских стран в XIX и в первые десятилетия XX в. Но именно эти уроки, наряду с идеологическими убеждениями, не позволили Сталину вовремя распознать мощные мотивы, двигавшие американской политикой участия в мировых делах. Сталин допускал, что изоляционизму США когда-нибудь придет конец, но он не мог предположить, что идеи об «американском веке», о которых начали говорить в США в годы Второй мировой войны, так скоро воплотятся в жизнь, и что американцы останутся в Западной Европе и Японии с целью их переустройства на рыночно-либеральных принципах. Вплоть до осени 1945 г. Сталин извлекал множество выгод из сотрудничества с Вашингтоном. Опыт общения с администрацией Ф. Рузвельта дал ему основания считать, что он и в дальнейшем сможет договариваться с американцами и расширять зоны советского влияния в мире за счет Великобритании и других европейских держав, не встречая сопротивления США. Сталин никак не мог предвидеть, что администрация Трумэна возьмет принципиальный, по сути, идеологический курс на сдерживание советской экспансии в любой части света и даже поставит под сомнение сферу советского влияния в Восточной Европе. Более того, советский вождь не мог предвидеть, что доктрина сдерживания станет стратегией для правящих кругов США на десятилетия вперед.
Сталину все же удалось избежать одной большой ошибки. Он не хотел идти на лобовое столкновение с Западом и тщательно следил за тем, чтобы его экспансионизм всегда имел благовидное прикрытие — с точки зрения советских интересов безопасности или интересов этнических и национальных движений. Советский лидер предпочитал изобразить дело так, что не он, а западные державы отступают от духа ялтинско-потсдамских соглашений и мешают СССР воспользоваться законными плодами своей победы. Позднее Молотов воскликнет: «Ну что значит холодная война? Обостренные отношения. Все это просто от них зависит или потому, что мы наступали. Они, конечно, против нас ожесточились, а нам надо было закрепить то, что завоевано»>{208}. Большинство советских граждан разделяло подобное мнение. В течение многих последующих лет они будут пребывать в убеждении, что Сталин лишь оборонялся, и одни лишь Соединенные Штаты развязали холодную войну.
