Сплошной пепел.
— Но ведь так не бывает! — не выдержал Саламар. — Каким бы сильным ни случился пожар, всегда останется что-нибудь, что спасется от огня. Драгоценные камни или прочная мебель. Иной раз даже книги, если у них достаточно твердые переплеты.
— Тем не менее, — стоял на своем карлик. — Сгорело дотла! Дотла! На второй пожар я даже не пошел, нечего время терять…
Конан оглушительно захохотал и хлопнул карлика по плечу так, что тот едва не упал со скамьи.
— А люди? — спросил Саламар. — Люди тоже сгорели?
— Нет, — карлик покачал головой. — Они стояли вокруг и шумно причитали. Можно было полюбоваться на женщин, кому это интересно. На тех, которые обычно ходят, закутанные до самых глаз в покрывало, точно стигийские мумии, или путешествуют в носилках за задернутыми занавесками. Ну, я говорю о тех, кому нечем заняться, кроме как таращить глаза на чужих наложниц. Лично у меня полным-полно дел…
— Вряд ли нашего друга Тульписа могли бы заинтересовать женщины без бороды, могучей мускулатуры, да еще такие, что ростом выше трех локтей! — расхохотался Конан.
Тульпис зашипел и некоторое время не мог промолвить ни слова; когда же он обрел наконец дар речи, то произнес только:
— Не смей называть меня своим другом, проклятый верзила!
Конан пожал плечами.
— Если тебе больше нравится считать себя моим врагом — пожалуйста.
— Весь мир состоит из моих врагов, — сообщил Тульпис. — Любая громадина есть сущая гадина, и все вы — враги для маленького человечка, ибо только о том и помышляете, как бы доставить ему побольше неприятностей.
— Не стану тебя разочаровывать, — начал было Конан, но Тульпис завизжал: «Не смей!» таким пронзительным голосом, что Саламар невольно схватился за уши, а Конан сморщился.
— Довольно, — сказал он. — Поговорим серьезно. Итак, ты утверждаешь, мой добрый Тульпис, что загорелось два дворца одновременно, что пропали все находившиеся во дворце вещи, но люди не пострадали?
— Сомнительно, — сказал Тульпис.
— Что именно? — осведомился Конан.
— Сомнительно… — повторил Тульпис. И на долго замолчал, рассматривая вино в своей кружке. Конан не торопил его. Наконец карлик произнес: — Видишь ли, в обоих случаях погибло по одному человеку. В первом дворце это была старая няня господина, которая жила на покое. Во втором — мальчишка евнух, которого недавно купили где-то в Иранистане.
— А прочие?..
— Прочие спаслись, как и было сказано.
— Что же объединяло старушку няню и мальчика-евнуха? — продолжал расспрашивать киммериец.
Тульпис закричал:
— С тобой вечно чувствуешь себя так, точно попал в застенок к начальнику стражи, чтоб его солнцем спалило! Что ты меня допрашиваешь? Что ты мучаешь меня? Ну возьми, возьми на кухне крюки и ножи и подвесь меня над огнем!. Давай, издевайся! Для тебя же не существует ничего священного, коль скоро ты собственного трактирщика и собутыльника так терзаешь!
Конан смотрел на Тульписа так, словно прикидывал: не стоит ли принять совет карлика буквально. Затем проговорил, очень медленно, взвешивая каждое слово, как будто были эти слова золотыми монетами, и киммерийцу предстояло расплачиваться ими за некий товар:
— Если мы найдем между ними общее, то поймем причину.
— Причину чего? Философ! — фыркнул карлик.
— Причину беспорядков, — невозмутимо произнес Конан.
Саламар унылым тоном протянул:
— Лично я считаю, что причина мне известна… И чем дальше, тем хуже все происходит.
Конан бесцеремонно закрыл ему рот своей широченной ладонью.
— Что ты рот человеку затыкаешь? — спросил карлик, с подозрением глядя на Конана.
— Он надоел мне, — объяснил киммериец. — Твердит про свой глупый амулет, который сам же и проглотил…
— Человек, проглотивший амулет? — Карлик изумленно уставился на Саламара. Гнев закипал в маленьком человечке с новой силой.
Следует отметить, что гневался Тульпис почти непрерывно, но сила его негодования оставалась приблизительно на одном и том же уровне; зато он знал множество оттенков дурного настроения и мастерски ими пользовался. Он играл на ярости столь же искусно, сколь хорошо обученные музыканты играют на флейте или арфе.
— Я не люблю людей, глотающих амулеты! — сказал карлик и скрестил на груди руки. — В них есть что-то нездоровое.
