3. – Мисс Накамура, я вас отрываю?
– Простите, а кто это?
– Это Гэри Хипперштейн, мы знакомы, нас представляли друг другу в Иерусалиме, я журналист.
– А, да, конечно. Добрый день еще раз. Да, я вас слушаю.
– Мисс Накамура, вопрос неловкий, но для меня – вполне профессиональный: мне бы хотелось взять у вас интервью по поводу перемен в вашей личной жизни.
– Это каких, простите?
– Ох, пожалуйста, давайте вот этого не будем; вы же понимаете, что я все понимаю. Вупи – можно я буду вас звать Вупи?
– Ну?
– Вупи, если просто – у меня в почте сейчас лежат фотографии, сделанные одним человеком у ваших окон, условно говоря. Я бы послал этого человека куда подальше, но он оповестил нашего редактора, и теперь уже это даже не вопрос, что ли, моих собственных желаний, они все равно будут делать материал, фотографии будут ставить. Другое дело – что я убедил их заменить эти плохо сделанные и противозаконные в целом снимки на нормальное интервью с вами на ту же тему. Я бы приехал, мы бы поговорили, я бы прислал вам готовое интервью на согласование, все было бы, как вы хотите. Я не буду скрывать, что мне такое интервью сделать интересно и приятно, то есть сложившаяся ситуация вполне в моих интересах – но она и в ваших, мне кажется, интересах. Как-то так.
– Это довольно отвратительный шантаж.
– Условно говоря, это довольно самоотверженная попытка помочь.
– Ну если я дам вам интервью – что дико мне даже как мысль, потому что это не ваше и ничье собачье дело, но предположим, – откуда мне знать, что ваши папарацци не засунут все равно куда-нибудь эти снимки?
– А зачем? Вас что, голой не видели? Газете же пофиг, что там секс, этого и так полно; им не пофиг, что звезда чилли состоит в романтической, любовной связи со своим же партнером по съемкам. Это сюжет, понимаете, красивая история. Ее могут глупо сочинить – или записать с ваших слов. Как вам лучше?
– Я не собираюсь комментировать свою личную жизнь.
– Вупи, вы не понимаете. Тогда ее придется комментировать мне. И даже если я откажусь – потому что мне вполне противно, – дадут это делать кому-то все равно. Ну подумайте головой.
– Значит, так. Вы можете задать мне три вопроса. Три. Я дам вам три развернутых честных ответа. Это все.
– Спасибо, я ценю. Можно подъехать к вам с нормальным фотографом, снять вас по-человечески, может, вместе с мистером Еленько?
– Послушайте, Гэри, я одного не понимаю: кому, реально, это интересно? Я понимаю, если бы я была Ковальски, или Гарбо, или Самбери, ладно, но я же не звезда и не знаменитость.
– A кто?
4. Осталось три часа. Отменяется Мирра, что, наверное, к лучшему, поскольку именно сегодня, перед тем, что ждет вечером, нет никаких сил смотреть на ее сияющую мордочку и слушать, какой у нее потрясающий новый папочка Артур, как он щедро приносит ей игрушки, как он купил ей оранжевый «Коки-яки» с десятью режимами волны и как, в отличие от бывшего папочки Гэри, он никогда не отменяет назначенных с ней обедов, встреч и прогулок. Кэти озвереет, когда я попрошу перенести Мирру на завтра; наверняка откажет мне и будет права, в целом. Если задаться как следует вопросом, на что я сегодня променяю свидание с дочкой, надо бы пойти и повеситься. А я не вешаюсь. Я звоню Кэти.
5. Осталось два часа пятьдесят шесть минут. Три года как в разводе – и все равно, когда Кэти говорит таким тоном, у меня все внутри застывает. И в этом состоянии я сейчас должен написать восемь тысяч знаков про худшую порносерию года. Отвратительное, пафосное, нудное, вялое постановочное говно. Я в среднем смотрю, посчитал недавно, десять сетов в неделю. Я уже не представляю себе, как меня может вставить хоть что-нибудь такое. Сухой профессиональный интерес. Ни жилочка не дрогнет. Только раз в два месяца примерно и возникает надежда, съедающая, между прочим, большую часть моей зарплаты, – вот такая надежда, как сейчас лежит в животе теплым комочком, запускает вдоль позвоночника дрожащие горячие щупальца, стоит лишь подумать.
6. Остался час. По уму надо бы похерить и Карпова – тут минут двадцать туда-обратно и можно опоздать, на самом деле, если, скажем, вдруг особенная какая-нибудь пробка. С другой стороны – надо же хоть что-то сделать за день, завтра про них писать, а если утром ехать – потом весь день зашиваться. «Фрейлин» его смотреть совершенно уже невозможно; бедный Варди за последний год деградировал на глазах, лепит штамп на штампе, и это при том, что офигенно же когда-то работал, совершенно великолепно, но всех ваниль крючит, всех душит, ничего с этим не поделаешь, постановочное скучное болото, такое же постановочное и скучное, как чилли, между прочим, господи, говно, одно говно; надо столько смотреть, сколько я, чтобы понять, как все это неразличимо и однообразно, вне зависимости от того, целуется ли перед тобой супружеская пара – или та же супружеская пара насилует собственного сыночка. Все одно – фальшивое дерьмо, и никаким монтажом не снять с биона этой мерзкой фальши. И даже то, чего жду сегодня, от мысли о чем трясутся поджилки, – может, как всегда, потянуть душком этой самой фальши, оставить осадок мерзкой подделки, постановочной лажи, – черт бы побрал, черт бы побрал мою паранойю!
