– Когда я говорю: «Новый фильм с Афелией Ковальски», я испытываю волнение, какого мне не доводилось испытывать в последние пятнадцать лет…
Кой черт он сказал «пятнадцать лет»? Все, все на хрен; ничего не осталось от премьерного настроения, от сладостного триумфа; ничего не осталось от ожидания визгов, и восторгов, и аплодисментов, и мягко разливающегося тепла, когда на экране твое собственное тело, прекрасное и совершенное, когда… «Пятнадцать лет» – сказал, идиот, и все как рукой смыло; может, специально, нарочно сказал? Что такого было у него специального пятнадцать лет назад, у этого сморчка?
– …когда наша студия выпускала на экраны фильм, масштабы звездности которого мы только предполагали – но не смогли по-настоящему вообразить и предсказать…
Кто мог вообразить и предсказать, что мое заявление об убийствах – вернее, о смертях, гибелях, ох, как еще назвать, чтобы снять флер умышленности и злодейства? – что моя выдумка, про которую я была твердо уверена – Глория, конечно, от таких нелепых инсинуаций отмажется в полтычка, – что все это, нагроможденное мною, чтобы полиция начала рассматривать дело поскорее, пока Дэн не… кто мог подумать, что за этим правда стоит?! Я – не могла! Слышите, я – не могла! Я не знала! Не представляла себе! Ни на секунду! Потому что всегда, всегда, все было – safe! Sane! Consensual! Врач на площадке – всегда! Вопрос о самочувствии перед съемкой – всегда! Лучшее оборудование – всегда! Я – не знала, никто – не знал! Как объяснить ей теперь, что я не знала? Как ей теперь это доказать?
– …И вот уже во второй раз…
Во второй раз за последние несколько месяцев меня отказываются видеть те, к кому я прихожу с объяснениями и извинениями, – не многовато ли? Глория отказалась видеть меня в тюрьме. В предварительном, как они выражаются, заключении. В постоянном ей грозит пятнадцать лет: убийство непреднамеренное, да, – но ведь многолетнее укрывательство! Ад. Это ад. Это невозможно все вообразить, я не могу все это вообразить. Не уверена, что адвокат передал ей мое письмо, – может, она запретила передавать мои письма; по крайней мере, он утверждает, что передал, но она не передала мне никакого ответа – может, отказалась читать? Если бы она хоть немножко подумала… Если бы… Мне еще свидетельствовать, говорят, суд через три недели – первое слушание, мне еще там клясться, что – случайно, что – ничего не знала, но адвокат ее говорит, это не поможет, не может помочь, бесполезно, потому что все уже раскопали, – но там-то она обязана будет меня услышать. Выслушать. Хотя бы это.
– …дальше задерживать ваше внимание. Смотрите и наслаждайтесь: Патрик Божоле, Афелия Ковальски, «Мантра»!
Тысячу раз повторить: я не знала, я не знала, я не знала, я трусливая дура, я сказала, чтобы… я надеялась, что вы… Тысячу раз повторить – и она не услышит, как если бы я сейчас встала в этом исходящем слюной и восторгом премьерном зале на восемьсот человек и заорала: Я ничего не знала! Я трусливая дура! Они бы не услышали даже, погруженные в аплодисменты и завывания, – вон уже моя голая жопа на экране, оооо, понеслось, – закричи я, может, только пара репортеров из тех, что сверху сидят, дернулись бы, засуетились, но и то решили бы, что звезда вечера Афелия Ковальски встала осмотреть ликующий зал…
Если бы не это все – как хорошо бы мне было сейчас, как сладко. Фильм – упоительный, зал – упивается. Никогда бы не подумала, в наших-то полутемных подземельях, что мне так безумно пойдет – к моей рыжине, к белой коже – этот мягкий ванильный свет, переливы шелка, цветные ковры, нежные движения рук (Патрик, надо сказать, прекрасен, и все страхи, что дам плохой бион, снялись в первую же съемку, потому что… потому что Патрик все-таки совершенно прекрасен. Многое касательно его карьеры в тот, первый, день съемок поняла). Бешено аплодируют, когда мои руки как бы случайно запутываются в пояске – и Патрик немедленно и очень осторожно развязывает этот «узел», – зал взрывается, поняли намек, оценили, мне бы тут хохотать и самой в ладоши хлопать, ведь все получилось! – но настроения никакого, господи, за что такое наказание. Патрик (тут, в зале) перегибается через подлокотник, руку жмет, в ухо шепчет: «По-моему, все офигенно у нас, а?» – и я киваю, потому что и правда – все офигенно, все безумно хорошо, и не зря такие деньги выброшены на съемки в Индии и в Тибете, и не зря покупали все – настоящее, аутентичное, от ковров до опиумных трубок, и не зря я требовала, чтобы из-под земли вырыли, не знаю, у кого купили опиумные бионы (и купили!), – и под ними снимались с Патриком, и было это… очень хорошо это было, и Патрик, как и велела ему гадалка, шесть раз повторил свою «мантру», а с дублями – двадцать восемь за две недели, и все… удавалось, каждый раз.
