Все два дня, пока сидела в камере, то приходил, то вызывал к себе в кабинет мальчик – а если присмотреться, какой нафиг мальчик? – да он младше тебя всего лет на десять, просто маленького роста совсем и юркий, и из-за этого кажется ребенком в полицейской форме, попрыгучей мышкой, – слышала, как кто-то звал его «Муад'Диб», подивилась – вот ведь, фильму Барлока уже лет десять, а еще помнят. В первый день так гладко все шло: глаза у мальчика горят, рот приоткрыт – ловит, ловит каждое слово Глории Лоркин, хозяйки знаменитой студии «Глория'с Бэд Чилдрен», арестованной по доносу Афелии Ковальски, когда-то – чилльной прошмандовки, а ныне – статусной ванильной звезды. Внятно и последовательно, как и было договорено с Фелькой, как триста раз было отрепетировано с адвокатом, сперва отводила Глория Лоркин от себя и от своей студии грязные наветы, гордо и холодно поджимала губы, говоря об «этой неблагодарной девчонке». Да, в самое сердце ударила Глорию Лоркин, столько сделавшую для Афелии Ковальски, эта неблагодарная девчонка своим предательством – впрочем, давала понять Глория, как подлинно любящая «вторая мать» она, конечно, огорчена до слез, и сердце ее, конечно, разбито, но… конечно, почти прощает, почти не держит на нее зла. Несколько раз, как бы ошибаясь, как бы забывая, что тут следственный отдел полиции, а не узкий семейный кружок, называла Ковальски «моя девочка» – и спохватывалась, и просила прощения, и продолжала: «Так вот, Ковальски действительно очень много знала о финансовых делах моей студии…» – но чувствовалось, что официальный этот тон – ложный, что сердце старого друга рвется от тревоги за «ее девочку» – и что угрызения совести мучают мадам Лоркин, не дают ей спать: как же я, зрелый, умный человек, умудрилась так обидеть, так задеть мою девочку, что ей захотелось причинить мне столь сильную боль? – и у сержанта Энди Губкина, ей-богу, переворачивалось все внутри от этих страданий немолодой, но очень, очень еще красивой женщины; как все-таки эта сучка предала ее! – что же за мир гадкий.
Сержанту Энди Губкину вообще на этом деле нелегко пришлось, совесть его мучила, совесть – и что женщине этой так плохо, а он ее терзает своими расспросами, мучает; и что все-таки из-под самого носа у Ковальски он, Губкин, это дело увел, – как все не вовремя, а Дэн выйдет через месяц из своей больницы – как ему в глаза смотреть? Поэтому после двух часов первого допроса не выдержал, выложил с размаху главную свою карту, которую вообще-то на второй допрос приберегал, – выложил, чтобы самому себя легче было в руки взять, чтобы вспомнить, что за добрая леди перед ним сидит: «Мадам Лоркин, а теперь расскажите нам о двух погибших во время съемок в вашей студии».
И вот тут Глория и ее адвокат так посмотрели друг на друга, что Губкин немедленно понял: попал, попал, вот вам и добрая леди! Не наврала Ковальски, не наврала, как он уже недобрым делом подумал, чтобы они как можно скорее это дело раскрутили, чтобы немедленно взяли они бывшую старшую подругу, с которой рассорилась, быстро, без отлагательств, – а потом Афелия говорила бы: «Да я ничего твердо не знаю, да слухи, да то-се…» Губкин аж передернулся, потому что холодом и мерзостью тут повеяло, и сказал уже безо всякой мягкости и даже устало как-то, потому что вот с этого момента, конечно, и начиналось рытье в говне: «Мадам Лоркин, вы слышали мой вопрос. Отвечайте». И нехорошим срывающимся голосом Глория Лоркин, деланно приподняв татуированные завитками ломкие брови, спросила: «Каких погибших?»
Потому что ни про каких погибших они с Афелией не договаривались, не было в сценарии никаких погибших. В сценарии было так: Фелли идет к ментам, стучит на Глорию, говорит, что на студии снимаются люди, не подписавшие договор о добровольности, а значит, можно сажать за насилие и т. п. (больше не за что; распространением Глория якобы вообще не занималась – так, любительские съемки, и студия, между прочим, по всем бумагам называлась «закрытый частный клуб», а уж что каким-то образом фильмы, снятые в этом закрытом клубе строго для внутреннего просмотра, просачивались наружу – о том можно было только сожалеть… Следователь Ковальски, полный ярости, рыл бы, рыл и нарыл чего, а эти – ничего они не нароют, должного драйва нет). Фелли, соответственно, получает неприкосновенность. Глорию берут, не могут предъявить ни одного свидетеля – то есть кого бы то ни было, игравшего в опасные игры в ее «частном клубе» без договора о согласии, – и отпускают с миром, и потом не могут тронуть еще года три. Все свободны, все довольны, всем спасибо. Но ни о каких погибших не шла речь, ни о каких, ни разу – и в первую очередь потому, что Афелия не знала, не могла знать, та история произошла за три года до ее прихода на студию, два человека о ней знали, один умер, второй в китайской Японии – откуда, как??? – и Глория, прекрасная актриса, так ловко игравшая с самого задержания, потеряла лицо, уставилась на своего адвоката и почему-то его, а не следователя, спросила, деланно приподняв татуированные завитками ломкие брови: «Каких погибших?»
