Отмечали вчера с Джонни до половины третьего ночи и домой ехали совсем размякшие и усталые – Вупи вела, Алекси сидел молча рядом, в машине было натоплено, сладко пахло ванилью и почему-то молоком, пел Роуз Ред – старые песни Фрэнка Синатры в лизмо-аранжировке, нежные и томные; густые струи дождя обрамляли вид через переднее стекло, водорассасывающая поверхность давала едва ощутимый эффект мерцания, волшебных переливов, в машине было жарковато, но не хотелось переключать теплосистему, хотелось вот такой – жарковатой, разморенной, ночной, надежной, усталой, бесконечной в своей прелести дороги домой. Кругленький Алекси вывернулся в кресле и положил теплую руку на такой же кругленький живот Вупи, но не погладил, а так и держал, как будто прислушиваясь к присутствию сладко спящего младенца, как будто давая теплу собственной ладони проникнуть внутрь, и Вупи, правой рукой держа руль, положила левую рядом с рукой мужа, валетом, так, что ее большой палец накрывал собой и прятал его мизинец, и так они ехали почти всю дорогу до дома, и вдруг Алекси сказал: «Хочешь, я объясню тебе, что такое моя эротика? Вот это – моя эротика. Мне не надо никакой другой эротики», – и она почувствовала, как щиплет глаза.
А сейчас сцена не шла; не шла и не шла, и Вупи понимала, что ведет себя вполне прекрасно и даже вполне сценично, но ясно было, что она не даст сейчас нормальный бион, что запись зарезана, запорота, что партнер, высокий красивый волкус, муж Магнолии, девушки-волкуса, чье знакомство с Вупи началось когда-то при таких немилых обстоятельствах, уже чувствовал это, уже понимал и глазами делал Вупи: «Все окей? Все в порядке?» – а все было не в порядке и не окей, и уже через три минуты пришлось, что называется, «заигрывать» проблему: отсутствие смазки, невероятно, первый раз за всю ее карьеру происходило такое, и слава богу, что весь фильм («Оборотень-1»; волк похитил девушку и оказался – ах! – говорящим да еще и прекрасным любовником, и вот она ждет от него ребеночка, и он такой нежный, так ласково ее сношает, так поддерживает деликатно под живот, движется медленно, осторожно, чтобы не сделать больно, сжимает налитые соски) – так вот, и слава богу, что весь фильм был такой нежный, и Дион, поняв, что войти не может, проблему «заиграл», изобразил, что не очень-то и планировал, продолжил водить головкой по клитору, сфинктеру, ягодицам, но долго так тянуть нельзя было, режиссер уже покашлял с намеком, Вупи закрыла глаза и попыталась представить себе Алекси, его руки, мохнатый запах, широкий, недлинный – «идеальный для беременных», пошутила врач на осмотре – член, но не возбудилась, а только острее почувствовала раздражение против чужого тела и чужих рук, и вздохнула, и сама громко сказала: «Кат!»
Испросила пятнадцать минут перерыва и отошла в сторону, к диванчику – расслабиться, соку попить. Расслабиться – ох, это хорошо загадано, да только шансов ноль, ходят все по очереди, и все по очереди спрашивают, не плохо ли мне да не хочу ли я отложить съемку да не пора ли назначить другое время; чем больше живот, тем меньше они к тебе придираются – начинают обращаться, как с хрустальной, подавляющее большинство видит беременную женщину первый раз в жизни, Дион перед съемками «Оборотня-1» заставил дать ему почитать полученные от врача брошюры про что можно с беременной, а что нельзя, и при первой съемке, натурально, каждые тридцать секунд спрашивал: «Так можно?» и «Тебе не больно?» – что, скажем прямо, и с Алекси поначалу происходило, и с волком по сюжету должно бы происходить, но в порнофильме совсем уж как-то смотрелось невыносимо и неуместно, и пришлось заставить бедного напуганного партнера по съемкам потрахаться без камеры, разогнав вообще съемочную группу, – чтобы он убедился, что ни сама она от его члена не умрет, ни на него никакая Красная Шапочка с топором из ее живота не выскочит. Возбуждение тогда было, возбуждения с начала беременности вообще хватало, но вот последние дни что-то совсем неладно пошло, причем только на работе, черт, дома, тьфу-тьфу, прекрасно все было, прекрасно и хорошо (оп! – пошла волна по телу, когда вспомнила, как Алекси языком ведет от лобка – вверх, по куполу живота к куполам грудей, – да и где ж ты, волна, была пятнадцать минут назад, зараза такая?), но вот на съемках – невыносимо, раздражение и неприязнь, неприязнь и раздражение. Позавчера сама поставила сцену – чтобы Дион делал то, что Алекси делает и что так сильно нравится ей в последнее время: целуя губы, одной рукой, подложенной ей под голову, теребя сосок, другой зажимал бы осторожно клитор двумя пальцами и мягко перебирал бы ими, периодически прерываясь для того, чтобы погрузить пальцы в мягко сжимающееся вокруг них влагалище, подразнить и опять вернуться к влажной, скользкой предыдущей ласке. Поставили камеры, дали крупный план, через четыре минуты режиссер дал «кат» – сухое влагалище, вялый клитор, простите, ребята, так нельзя, Вупи, миленькая, я знаю, никогда до сих пор не приходилось, это, наверное, чистая физиология какая-то, с твоим состоянием связанная, ты прекрасная актриса, гиперсексуальная, возбудимая, прекрасная, я серьезно тебе говорю, ты мне верь, но на сегодня – я бы предложил любрикант, ты войди в наше положение и прости, пожалуйста, да? – и боится, бедный, сказать, что беда не в любриканте, что беда – в вымученном, лишенном всякого возбуждения бионе, который любрикантом не смажешь, конечно, – черт, черт, черт!
