Когда выходили из подъезда, Лис выяснил, что, собственно, оставленную Щ коробку – забыл дома, и первая мысль была: ну слава богу, значит, не судьба, – но Большой заставил вернуться, взять коробку и отправиться в путь снова; зато Маленький выклянчил такси и успокоился на пять минут – но вот теперь, когда до Моцикова дома три шага осталось, Маленький опять вопит и плачет, а Большой гладит его по головке и говорит: солнце, колбасик, рыбка моя, ну что ты? Тебе больно, что все дела Щ сделаны, окончены? Но ведь это ничего не значит, рыбка, маленыш, солнышко мое, это же только дела кончены, не Щ кончен, а Щ, кстати, был бы тобой доволен, тебе благодарен… Так и подошли к воротам – Большой Маленького на буксире волочил, так и звонок нажимали – Большой жмет, а Маленький висит на руке, не хочет никуда идти, а Лис между ними, как варежка, болтается, сам не знает, на что начинается. Открыл рослый кабан в черном слайсе, со столбиком разрывных колец на большом пальце, с проступающей сквозь эластик крупной елдой, с тяжелым автоматом в руке – охранник.
– Я к Моисею Александровичу.
– Сюда посмотрите, пожалуйста.
В аксепторе – красивая картиночка: маленький голубой мотылек. Дорогой аксептор, хороший.
– Проходите, пожалуйста.
Горничная с тонкой талией и огромной, как сеймер, морфированной, что ли, жопой нежно отбирает пальто, обольстительно подает тапочки (и сиськи морфированные, точно), соблазнительно покачивает своим глобусом, скрываясь за углом огромной прихожей, и тут же появляется снова с деревянным жбаном, полным веников и мочалок, благоухающих псевдорусской бытовой роскошью. Большой присвистнул, Маленький рот раскрыл.
– Это что же, он меня в бане собрался принимать?
– Моисей Александрович сейчас в бане с гостем, очень вас ждет, Александр Владимирович, очень хочет вас видеть.
А пошел он на хуй! – взвивается Маленький. На пять назначал – а сам с гостем! А пошел он! А пошел! Сам пошел, резонно говорит Большой, послушай, сейчас «пошел» – значит, еще раз с ним состыковываться, ну нах; оставь пакет, а потом – «пошел», это да.
– Я оставлю пакет и уеду.
Такое изображает на мордочке, что сейчас, кажется, придется слезки ей утирать.
– Ругать меня будет. Ну пройдите к ним, там тепло, уютно, полотенечки большие, попариться, хорошо же! А Моисей Александрович очень просил, очень!
Не понаслышке явно знает, что «хорошо же», – но это не повод для обсуждения сейчас, тем более что Большого постепенно заливает тихая ярость, а Маленький уже совсем калачиком свернулся, напугался, притих. Одним движением сдернуть с вешалки пальто и, не снимая слякотных ботинок, с наслаждением ломануться через гостиную, да там и запнуться, не зная, куда дальше, и немедленно возобновить ход, следуя за горничной, за тугим мячиком ее ягодиц. Баня у Моцика за дубовой дверкой, девица, видно, не звана сегодня – испаряется, только ее и видели, делаешь шаг внутрь – в пальто, шапке и зимних ботинках, с которых оползает серый московский снег, – и чувствуешь себя полным идиотом, и Большой как-то смирнеет, а Маленький немедленно начинает хныкать – стыдно, глупо, жарко, пойдем, пойдем, пойдем отсюуууда!
И уже бы повернулся и пошел, как вдрух что-то мягкое, розовое, мокрое облепляет тебя – Моцик, хорошенький, как ангел, с кудрями и точеным носиком, голубоглазый и тонколицый, обнимает тебя во всю силу хрупкого тельца, не смущаясь ни твоим пальто, ни твоей сумкой, и так откровенно рад, что у Большого едва ли не шевелится кое-что в паху, благо было дело, а Маленький оттаивает, говорит тихо: «Ууууу…» – и на некоторое время замолкает.
Когда удается прийти в себя от Моцикова верещания, появляется шанс рассмотреть его дорогого гостя, которого сначала трудно и за гостя-то принять, а легче всего принять за гигантскую шевелящуюся медузу, огромный шар розовой плоти, вокруг которого вьется нечто длинное, тонкое и отвратительное, на первый взгляд, в тумане и пару́ не разглядеть, что именно, – хорошо, что удается увидеть в гигантской туше гостя глаза (в верхней четверти) и пальцы (цепляются за тонкое и отвратительное).
– Ну разденься же, – говорит Моцик, – ну вот хоть сюда повесь, мне же все равно! Ты послушай, прости за этого урода, он по-русски ни хрена не говорит, но я тебе скажу: он инвестор, инвестировать в меня хочет, а сам не понимает, сколько нужно, и я тут потихоньку умножаю, умножаю все то на три, то на пять… Словом, не мог, ну не мог – он позвонил, сказал: хочется в баньку, я нам двух сестричек привезу! – и вот, ну полчаса назад буквально… Ну пожалуйста, не сердись, сто лет ведь, разденься, ну хоть на двадцать минут, там он доебется и слиняет, такое привез, выродок, аж жутко, ну и сестрички, уж почто я сейчас ко всему привык – но такое! – и где ему это впарили, а, и где он такое снял? Ну посиди, ну Лис, ну сто же лет!
