"Ты должен приехать вместе с детьми. У нас с Жаклин уже шестеро своих, так что еще трое никак на нашем быту не скажутся. Пока не устроишься на работу, будешь жить с нами, а потом я помогу тебе подыскать собственное жилье. Поспеши, дружище. Эх, давненько же я тебя не видел!"
Десятого августа тысяча девятисотого года Туссен Монтамбо крепко поговорил с тещей, упаковал свои вещи, побросал в чемоданы детские одежки и вместе с тремя детьми сел на поезд с немыслимой станцией назначения: Ливингстон, штат Нью-Гэмпшир. Когда Туссен сошел с поезда, за ним топали две очень чумазые крохи-девчушки, а на руках заливался малютка-Ансель.
Еще при нем были ящик с кузнечными инструментами, да семнадцать долларов в кармане.
Аристид Жоликер жил со своей семьей в сером двухэтажном доме, обшитом досками, с чердаком и мансардой. Дом располагался примерно на полдороге между Шерман-стрит и Истмен-стрит, главной улицей Ливингстона. Как раз там, на самом оживленном углу Истмен-стрит, в месте пересечения с Этвуд-стрит, второй по значимости деловой улице города, и находилась бакалейная лавка Аристида.
— Удивительная все-таки страна Америка, — говорил Аристид Туссену, вскакиваешь утром с постели, сытно завтракаешь, выходишь из дома, проходишь всего один квартал — и уже на работе. Скоро Туссен сам поймет, что это такое, ведь всего в паре кварталов от дома Жоликеров есть прекрасная кузница.
— Вот увидишь, Туссен, — уверял Аристид, — скоро начнешь благодарить Бога за то, что приехал в Штаты. Для тебя начнется по-настоящему новая жизнь.
Так и случилось. Всего через два дня после приезда в Ливингстон Туссен устроился на работу в фирму, которая специализировалась на литье и ковке и носила громкое имя — "Картье Фордж энд Айрон Уоркс Компани". Ему сразу положили жалованье, которое почти в два раза превышало его заработки в Монреале. Детишки быстро привыкли к новому дому и чувствовали себя среди Жоликеров как равные.
— Не думай, что вы нас потесните, Туссен, — сказала ему Жаклин. — У нас наверху пустующая мансарда, и мы можем поставить в ней кровати для старших детей. Ансель может спать вместе с Жаком в нашей комнате, а ты будешь спать в соседней с тремя нашими мальчиками. Все будет замечательно, сам увидишь.
Много лет спустя, когда Моника Монтамбо пыталась вспомнить, с чего началась ее жизнь в Соединенных Штатах, в памяти всплывала темная мансарда, которую она делила с сестрой Антуанеттой и тремя дочерьми Аристида Жоликера — Аннетой, Беатрис и Маргеритой. Она вспоминала тусклый свет чадящей керосиновой лампы, причудливые пугающие тени на покатых стенах и хныканье Антуанетты. Антуанетте чудились огромные двухголовые ящеры с кривыми когтями-саблями — чудовища прятались по темным углам и ждали, пока она поднимется в мансарду, чтобы наброситься на нее.
Монике почему-то казалось, что Антуанетта плакала и хныкала всегда, хотя на самом деле девочка плакала только в темноте, когда ее настигали страхи. А вот Ансель — другое дело. Маленький братик и вправду плакал почти всегда. Он плакал надрывно и громко, словно, сознавая, что сам глухой, хотел известить об этом весь мир.
К шести годам, когда ее зачислили в приходскую школу, Моника глубоко возненавидела не только тесные и многолюдные помещения, но и всех маленьких детей. К семи годам она стала ненавидеть и всех взрослых без разбора, а мужчин особенно. Ей исполнилось семь, когда ее отец решил, что пора обзавестись женой для себя и мачехой для детишек. Однажды поздно вечером Моника подслушала, как Туссен разговаривал об этом с Аристидом и Жаклин, которые горячо поддержали его планы.
— Ты же еще совсем молод, — сказал Аристид и шлепнул Туссена по спине. — С какой стати ты должен закисать в одиночестве.
Жаклин засмеялась.
— Аристид совершенно прав, Туссен. Тебе же никто не мешал стать священником, если бы тебе вдруг вздумалось прожить без женщины?
— Вот уж кем никогда не хотел быть, так это священником, — ответил Туссен и тоже расхохотался.
Монике захотелось выскочить из своего укрытия и наброситься на них с кулаками.
Какое право они имеют смеяться над священниками? — гневно думала она. Священников она видела каждый день, когда ходила в школу. Они жили в домике, примыкающем к церкви Святого Георгия, и выглядели всегда чистыми и опрятными. Моника любовалась ими. В ее памяти всплывали белоснежные стихари на утренней службе, безукоризненно накрахмаленные и отутюженные, без единой складочки. А тончайшие кружева, сплетенные искусницами-монахинями, ослепительно белые воротнички и наплечники? А вот Аристид возвращался из лавки в фартуке, заляпанном кровью и жиром; Туссен же по вечерам вообще переодевался на кухне, стоя на расстеленных газетах — черная пыль, сажа и грязь покрывали его с головы до ног. Даже по воскресеньям под ногтями Туссена чернела грязь, а от Аристида всегда воняло мертвыми цыплятами.
