Берналь остался верен глубинной логике и больше не писал по требованию, хоть и настоятельному, своих поклонников. Не удивительно ли услышать, что нас ждет новый Берналь, и, напротив, удивительно ли, что на сей раз речь идет не о беллетристике? Коль скоро Берналь остался Берналем, речь не может больше идти о беллетристике; придуманный мир более невозможен, и роман исчезает вместе с ним; искушение «я» умерло — нет больше поэзии; попытка выразить себя стала отныне последним боем и последним пристанищем: Берналь, новый Монтень, дарит нам свои «Опыты».
Кому, однако, придет в голову, что это чистой воды случай — выход именно сейчас произведения, возвращающего его автора, подзабытого в силу молчания, но достигшего подобающего возраста, в первые ряды плеяды претендентов на Нобелевскую премию? Чего мы ему от души желаем.
— Я сейчас позвоню Альваро, один момент, ладно?
— Звони сколько хочешь.
Федерико звонит Альваро, тот не может сегодня вечером, увы, он идет со своей девушкой в ресторан, в шикарный ресторан, а Эдвард тем временем поднялся и смотрит в окно на колышущиеся ветви деревьев, движение фар на Кастельяна и темные дома на далеком тротуаре напротив, похожие на дизайн «Bang & Olufsen»[49] в бетоне. Из красного автобуса выходят люди, он отъезжает. Люди пересекают улицу, их уже не видно.
— Жаль, Альваро не может. Поужинаем вдвоем.
— Ладно.
— Ты смотришь в окно? Это уже профессиональная деформация, ей-Богу.
— Да.
— А теперь поднимем немного шума вокруг твоей выставки.
— Было бы хорошо вставить что-нибудь об экспозиции. Этим занимался не я, а Маргарита, ну та подружка, о которой я тебе говорил, я у нее живу.
— Об экспозиции? Да, будет хорошо упомянуть об экспозиции с профессиональной точки зрения. А какая она, экспозиция? Зрелищная? Своеобразная?
— Нет, обычная. Хорошая, но обычная. Я прошу тебя об этом написать, чтобы Поро обратил на Маргариту внимание. Она делает для Поро планы экспозиции, но чувствует себя постоянно как на катапульте: если надо будет кого-то уволить — она первый кандидат.
— Понятно.
— Когда она хоть немного засветится, то сможет послать Поро куда подальше и работать самостоятельно.
— Сверни мне сигаретку, а? Глядя на тебя, мне тоже захотелось. Так, значит, фотографии твои — в цвете?
— Да.
— Мадрид: вид из окон.
— Нет, это нынешний проект. Выставка — это старые дела, Мадрид: вид снизу.
— Ты один выставляешься?
— Да. Соло.
— Ладно, так и напишем.
— Держи сигарету.
Федерико, зажав губами сигарету, хмурит брови, и морщинки образуют на лбу букву «пи». Он печатает.
МАДРИД: ВИД СНИЗУ ВЫСОКОЕ ФОТО
Изящество линий, очарование и провокационность красок, движение материи и головокружительные виды: пробежав глазами перечень сих совершенств, рассеянный читатель может подумать, что я был на дефиле Каролины Эррера, тогда как на самом деле я был на фотовыставке, что много лучше. Мы говорим о высокой моде. Надо бы говорить также о высоком фото.
Галерея Поро — замечательное место, мы это знаем. И мы счастливы узнать, что таким она и остается. Несомненно. Скромная, изысканная, но никогда не испытывающая недостатка во внимании критики и международного рынка, галерея Поро неизменно поражает уместностью, всегда новой и прельстительной. Искушенный зритель подумает, что искусство галериста (как и королей, по меткому выражению одного французского правителя) состоит в умении создать свой круг. В самом деле, какой великий фотограф согласится выставляться (тем более повторно) в галерее, где пространство, свет и экспозиция оставляли бы желать лучшего? Это необходимо подчеркнуть. Экспозиция, исключительная, совершенно гениальная, хотя и (или потому что) весьма скромная, играет главенствующую роль в высоком качестве выставки, которая иначе не была бы доступна вкусу широкой публики.
Ибо, в самом деле, художник обращается к вкусу широкой публики, в то же время (что редкость) не льстя ему. Глубинная вещь в себе, взгляд Эдварда Праута (стиль есть вопрос оптики, полагал Пруст), непосредственный и отстраненный, видит самое элементарное, улицу, ставшую головокружением, и все вещи, ставшие самими собой для самих себя.
