Отец также не спешил идти на поправку, и мать, казалось, уже потеряла на это надежду. Я пытался поддерживать её, однако и сам в глубине души до конца не верил, что ему станет лучше. Он будто бы утратил волю к жизни, и лишь изредка твердил, что всё должно было быть не так. Я даже в какой-то мере начал испытывать чувство вины. Хоть я и спас ему жизнь, он будто бы считал это невероятной ошибкой, которую я ни в коем случае не должен был совершать. Он говорил что-то о судьбе, но чаще всего в его словах даже не было связи, и от этого кровь стыла в жилах. Порой я и сам начинал винить себя во всех наших бедах, но быстро понимал, что это совершенная бессмыслица, и гнал от себя эти мысли.
В ту ночь я спал очень беспокойно. Постель смялась в один бесформенный ком, а моё тело покрыла влажная испарина. Я бежал вперёд по заснеженной дороге и из-за снега почти не видел ничего перед собой, лишь только слабо брезжащий свет впереди. Издалека доносилась плавная и едва различимая песня. Не знаю, что из этого больше придавало мне сил, но я упорно переставлял ноги, сопротивляясь хлеставшему по лицу ледяному ветру. Неожиданно дорога разделилась на две тропы. Я ненадолго замешкался, но быстро разобрал, что к свету ведёт правая, и двинулся по ней. Однако довольно скоро меня ждала ещё одна развилка. Я повторил свой манёвр, но дорога стала разветвляться всё чаще, а ветер только усиливался, уже почти сбивая меня с ног. Я отчаянно двигался вперёд, но силы начинали покидать меня.
— Но будет явь! — прогремело над моей головой. Голос оказался до ужаса знакомым.
— Куда мне идти? — прокричал я, — что я делаю не так?
Но голос невозмутимо продолжал:
— …мир станет слит
в единых томных снах,
когда в пыли безмолвных плит
закончится война.
— О чём ты говоришь? Чего ты от меня хочешь? — я срывал голос, стараясь не сбавлять шаг. Вокруг стало только темнее, и в конечном счёте я просто повалился в снег, которого стало неожиданно много у меня под ногами. Это было так странно и непривычно — в наших краях снег обычно истоптан, да и довольно быстро смешивается с грязью, здесь же вокруг лежали пышные белые сугробы, радушно принявшие меня в свои объятия. В один миг я обнаружил, что сугроб, в который я приземлился, исчез, и превратился… в волны? Небо мгновенно стало чистым и сменило цвет с чёрного на голубовато-серый. Я поднял голову и обнаружил, что меня качают спокойные лазурные волны, на которых я удивительным образом покоюсь. Вдалеке маячил берег, но из-за туманной влажной дымки его было практически невозможно различить.
— Куда мне идти? — сам того не ожидая, прокричал я. Этот вопрос прозвучал так громко и чётко, что я вздрогнул, а затем растворился в окружающей шелестящей волнами пустоте.
— К утру туманный фимиам
развеет душный сонм,
ведя к истокам и столпам,
на мой остывший трон…
Голос звучал всё громче, заполняя всё вокруг, и вскоре исчезло и море, и небо, и горизонт, становясь гулкой темнотой, вбирающей в себя весь возможный свет и звук. Не существовало больше ничего, только я и этот голос — заполняющий, поглощающий, пробирающий до костей. Достигнув своего пика, голос начал постепенно утихать, и мне начало казаться, что я теряю контроль над своим телом. Оно наполнилось тяжёлой металлической усталостью, заставляя меня, будто зачарованного произнесёнными словами, медленно закрывать глаза, теряя из вида, как бы иронично это ни звучало, темноту.
— Оставь незапертым замок
в последний-первый раз.
Ты возвращаешься домой…
«Не размыкая глаз», — чётко произнёс я, выпрямившись в своей постели. Я сидел на кровати в своей комнате, за окном светило холодное зимнее солнце. Мне потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя. Я попытался вспомнить хотя бы одно слово из услышанного во сне, но в голове образовался некоторый вакуум, и память напрочь отказывалась что-либо воспроизводить.
— Тори, поднимайся, — послышался со стороны двери негромкий и такой ослабленный голос матери, — нам досталось немного хлеба. Нужно поесть, — заботливо произнесла она.
Я опустил ноги на холодный пол и встал, почувствовав вес своего тела. Это казалось таким непривычным, и я словно ощущал себя неестественно… осязаемым? Весь мир отчего-то выглядел картонным, и я внимательно окинул взглядом комнату перед тем, как её покинуть.
