«Я ошибался, – признался он себе. – Она чудо как хороша. Вот так новость!»
Пока заезжий гость под аккомпанемент фонографа предлагал обучить Вэнк новому танцу «баланчелло», Флип выскользнул наружу и побежал на пляж. Там он плюхнулся во впадину между дюнами, уткнувшись лбом в скрещённые на коленях руки. Но и под смеженными веками не померк новый облик Вэнк, исполненной чувственной дерзости, приобретшей невесть откуда притягательную телесную округлость, блиставшей во всеоружии кокетства и лукавой строптивости…
– Флип! Вот ты где, Флип! А я тебя искала… Что с тобой?
Запыхавшись, юная чаровница опустилась рядом с ним и запустила пальцы в его шевелюру, пытаясь с милой робостью заглянуть ему в лицо.
– Со мной всё в порядке, – хрипло пробормотал он. И с неким страхом приподнял веки. Она ткнулась коленями в песок, немилосердно смяв с десяток воланов из органди, и ползала перед ним, словно покорная жена воина-индейца.
– Флип, ну прошу тебя, не сердись!.. Ты на меня за что-то в обиде… Но ты же знаешь, я тебя люблю больше всех. Скажи хоть что-нибудь, Флип!
Он искал в её облике следы того мимолетного блеска, что так ослепил и взбудоражил его. Но перед ним снова была его Вэнк. девочка-подросток, впавшая в отчаяние, поверженная преждевременно навалившимся на неё грузом угрюмой неловкой преданности, спутницы истинной любви… Он вырвал руку, которую она поцеловала.
– Оставь меня. Ты ничего не поняла, ты никогда ничего не поймёшь. Да встань же наконец!
И он принялся разглаживать измятое платье, вновь приладил распустившийся на груди бант, поправил взлохмаченные ветром волосы, пытаясь восстановить облик того таинственного идола, что привиделся ему в гостиной…
– От каникул осталось полтора месяца. Вот и всё!..
– Только месяц, – отозвалась Вэнк. – Ты же знаешь, что мне к двадцатому сентября надо в Париж.
– Зачем? Ведь твой отец каждый год свободен до первого октября?
– Всё так, но у мамы, у меня и у Лизетты с двадцатого сентября до четвёртого ноября останется не так уж много времени: платья для занятий, шубка, шляпа… и то же самое для Лизетты. Вот я и говорю: у нас, у женщин…
Лёжа на спине, Флип метнул вверх две полные горсти песка.
– О-ля-ля! «У вас, у женщин». Сколько суеты по такому нестоящему поводу!
– Куда деться. Вот ты найдёшь свой костюмчик заранее приготовленным на постели. И забот-то тебе останется только с ботинками, ты ведь покупаешь их в той лавочке, куда отец запрещает тебе наведываться. А остальное появится само собой. Вы, мужчины, довольно удобно устроились!..
Флип резко оттолкнулся от земли и сел, готовый дать отпор её ироническому наскоку. Но Вэнк и не думала издеваться над ним. Она подшивала розовую оборку к креповому платью под цвет её глаз, а её непокорные волосы, некогда остриженные «под Жанну д'Арк», отрастали медленно. Иногда она их делила у затылка на два соломенных пучочка и. перехватив голубыми ленточками, пускала вдоль щёк. Но после завтрака она потеряла один из бантов, и распустившийся пучок крылом прикрывал половину лица. Флип нахмурил брови:
– О Боже, Вэнк, что у тебя с причёской!
Она покраснела, несмотря на каникулярный загар, и, смиренно глянув на него, заправила непослушные пряди за уши.
– Придётся терпеть. У меня не будет настоящей причёски, пока волосы не отрастут. А эта – за неимением лучшей…
– Да, кратковременное уродство тебя, разумеется, смутить не может… – грубо оборвал он её.
– Клянусь, Флип, ты ошибаешься.
Пристыженный её мягкостью, он умолк, и она подняла на него удивлённый взгляд, поскольку не ожидала никакого великодушия. Да и он сам счёл, что это лишь временная передышка, вспышка чувствительности, после которой следует ожидать упрёков и ребяческих сарказмов – всего того, что он окрестил «гончим инстинктом» своей юной подруги. Но она лишь грустно усмехнулась. Улыбка, блуждавшая на её губах, была обращена к спокойному морю, к небу, по которому ветер протянул лёгкие перья облаков.
– Наоборот, очень бы хотелось выглядеть красивой, уверяю тебя. Мама говорит, что я могу ещё похорошеть, но надо запастись терпением.
Она отважно несла неуклюжую ношу своих пятнадцати лет, поджарая от неутомимого бега и лазания, просоленная и крепконогая, часто схожая с гибкой тонкой лозой. Но несравненная голубизна глаз, простой чистой формы рот уже могли служить законченным образцом женской грации.
