– Ну, теперь вы можете, в состоянии мне признаться?
– Да. Теперь мне легче… Вы правы… Чарли очень милый и красивый мальчик… У меня нет других братьев… Мать, я и Чарли, – вот и вся наша семья… Он не злой, но не умеет хотеть до конца… Хочет, а начнет делать – и расхочет. Так и в учении и во всем… Увлекающийся, но с коротким дыханием, его все интересует, пока он не приступил… Потом надоедает. Служил в конторе, бросил… Мы думали, он будет поддержкой… Где тут! Тогда я уехала. Мне было очень скучно. Чарли писал, иногда просил денег, но в таких выражениях, что я себе ясно представляла его лицо, все залитое румянцем. Он краснел, как девушка. Он сошелся с дурными людьми. Везде есть дурные люди. Писал, что полюбил… Говорил, что любит искренне, что она магазинная барышня. Но ведь я знаю его увлечения! После этого он еще быстрее покатился, ночевал на улицах, по три дня не обедал, с матерью уже давно не живет. Милая Катя, я даже не знаю наверное, не воровал ли он. Теперь письма прекратились, он, очевидно, погиб. А я-то знаю, какой он, какой милый и благородный! И я не могу себе представить, что бездомный хулиган (может быть, пьяный, может быть, вор!), – тот маленький Чарли, которого я так любила целовать и который так похож на девушку!
Катя молча сжала руку англичанки, и так они просидели некоторое время. Мисс Вуд не плакала, она смотрела перед собою длинными темными глазами, словно видя зеленый Виндзор, маленького белокурого мальчика, бегущего от быка, а сама мисс ждет с палкой, тоже еще в коротком клетчатом платье; их комнаты в Лондоне, дешевые места в театре; Чарли чистеньким молодым человеком. Потом туман, слякоть, фонари, полисмены, белокурый хулиган с поднятым воротником, руки в карман… Магазинная барышня… Наверное, накрашенное безнравственное созданье… Кудрявая, рот до ушей, неприлично хохочет и строит глазки покупателям и прохожим.
– Не надо задумываться, милая мисс. Может быть, все и устроится. Мне вас очень жалко. Если бы я могла что-нибудь сделать!..
– Спасибо! – еле слышно ответила англичанка и вышла из комнаты.
На следующее утро мисс Вуд была как всегда, но Катя с особой нежностью пожала ей руку. Время от времени девушка спрашивала: «Не пишет?» – и получала всегда один и тот же отрицательный ответ. Мисс даже как-то успокоилась после признания, не плакала, только временами задумывалась.
Однажды перед вечером Катя позвала мисс Вуд в кинематограф. Было скучно в ясные сумерки сидеть за еще непромытыми окнами, когда на улице проходили люди, казавшиеся по праздничному праздными, и апрельское вечернее небо еще не темнило своей нежной зелени.
Англичанку взволновала длинная драма с сыщиками. И когда, наконец, мошенник был сброшен благородным сыщиком с корабля, куда он спустился с аэроплана, мисс, вздохнув, прошептала:
– Может быть, и его ждет такая же участь.
– Не надо, мисс, так думать! я уверена, что ваш брат не мошенник.
Англичанка пожала в темноте Катину руку и стала смотреть, как в синемонатюре шелковые лошади вертели радужными хвостами, ползали бабочки, увеличенные до размеров кареты, и тёмно-красные внутренности разрезанного граната почти пугали своею сочною массою. Наконец, показались английские войска дома, в Бельгии, в походе, за играми, за едою. Мисс не выпускала Катиной руки, все крепче ее сжимая. Наконец, громко сказала: «Да здравствует королевская армия!» В нескольких местах раздались аплодисменты, и оркестр начал «Rule Britania». Катя так смутилась, что была рада выйти из зала, пока еще не зажгли света. В передней она заметила, что англичанка плачет.
– Я не знала, что вы – такая патриотка!
– Что? Патриотка? Да, я патриотка, но я не от этого. Я так счастлива, Катя! Ведь я видела его, Чарли!
– На картине?
– Да, в рядах армии. Теперь я знаю, что он не пропадет. Я так счастлива!
– А вы не могли ошибиться?
– Нет, нет! Я сейчас его узнала. И потом был отличительный признак: у него выше коленки была дырка на штанах. Тут я окончательно убедилась, что это он. Он такой увлекающийся, а меня нет, следить за ним некому, так и ходит рваный. Не будет же его магазинная дрянь зашивать ему платья. Нет, это – Чарли!
