Опять он потерял душевное равновесие, опять неудобство странное, необъяснимое в нем поселилось — не неудовлетворенность, не раздражение, а именно неудобство, словно что-то невидимое мешало ему полноценным человеком себя ощущать, сосредоточенно и целенаправленно думать мешало, раздражаться мешало и даже усмехнуться мешало, хотя бы невесело, хотя бы печально. Он пошел домой пешком, надеялся, что пока дойдет, может быть, пройдет это состояние и появятся хоть какие-то мысли, как действовать, как поступать ему дальше, что с сумкой этой злополучной делать: дома оставить, в милицию подкинуть с запиской безымянной… Так. В милицию подкинуть… Ну хорошо, как потом докажешь, что сумка эта именно там, у Митрошки, была. Спросят они ее, а она сделает удивленные, наивные глаза, покривит губкой жалостливо и зачастит, убогонькую из себя разыгрывая, мол, ничего не знаю, ничего не ведаю, ничего не слыхала, ничего не видала. Ведь так и будет, точно так. Ладно, оставим пока сумку в покое, пока суть да дело, придется все равно у себя подержать. А теперь думай, думай, как Леонида искать. Что мы знаем о нем? Да только как его зовут и что таксист Витя у него на подхвате, да и в лицо мы Леонида этого знаем (но Леонид ли это на самом деле?..) и дружков его некоторых, например, того, что в кепке, и «курьера», хотя, может быть, «курьер» — это и есть тот самый Витя-таксист. Но это ничего не меняет. Как их искать — Вадим не имел представления.
Он вышел на Советскую площадь, многолюдную, суетливую, шумную, окруженную общепитовскими заведениями и кафе, тут имелись и столовые и закусочные, пожалуй, нигде больше в городе такого «объедального» места не было. Но местечка свободного тут ни утром, ни днем, ни вечером, как правило, не найдешь. Удивляться нечего — из многих городков районных, деревень каждый день люди сюда прибывают на город поглядеть, архитектурой его полюбоваться, к городской культурной жизни приобщиться, по магазинам побегать, а питаться ведь им тоже надо — весь день на ногах, силы теряются. Вот и стоят очереди многолюдные в кафе, закусочные и столовые. Таксистов здесь тоже немало скапливается, и не застаиваются они. Глядишь, стоит вереница «зеленоглазых» автомобилей, а стоит отвернуться и повернуться вновь — ан нет ее уже, словно растаяла машинная цепочка. Вадим привычно вышагивал в плотном людском потоке, сноровисто вышагивал, умело — горожанин как-никак в пятом колене — в такой тесноте невероятной умудрялся даже не задеть никого ни рукой, ни плечом, уворачивался машинально от бесцеремонно расталкивающих друг друга приезжих. Увидел две машины на стоянке. Подумал, а не махнуть ли домой на автомобиле, надоело уже по городу болтаться, а до дому ему путь еще неблизкий. Подошел к стоянке, заглянул в кабину первой машины, она была пуста, огляделся, выискивая глазами водителя, через мгновение увидел его, возвращающегося с несколькими пачками папирос в руках. И тут вспомнил враз — как за «кепкой» бежал, как в переулке такси увидел, вспомнил, как «кепка» шофера окликнул и тот сорвался бегом от табачного киоска, и номер той машины вспомнил…
Так. Интересно, интересно. А не Витя ли тем водителем был. Не тот ли самый Витя, что у Леонида на подхвате? А раз так, то его по номеру автомобиля найти можно будет. А через него на белобрысого выйти. Заулыбался Вадим идущему навстречу водителю. И глуповатая, наверное, у него улыбка была, потому что шофер воззрился на него с опаской, как на тронутого, потом сощурил глаза, узнавая, — может, из знакомых кто, — потом пожал неопределенно плечами и излишне резко рванул дверцу машины. Вадим спрягал улыбку, построжал лицом, сказал важно:
— На Ботанический переулок подвезете, товарищ? — А сам продолжал смеяться внутри — поднялось у него настроение, нашел он выход из положения. Игра продолжалась.
— Здравствуй, Женечка, ненаглядный мой, палочка выручалочка… — Вадим валялся на тахте, заложив ногу за ногу, и одной рукой приткнул к уху телефонную трубку. Как пришел в квартиру, скинул только куртку, снял кроссовки, так и завалился на тахту, подтащив предварительно за провод телефон к себе поближе. Он курил и ерничал, услышав в трубке строгий, деловой голос друга-журналиста, заведующего отделом информации областной газеты Женьки Беженцева. — Как дела твои, милый?
