Особенно любит он докапываться до сокровенной сути случаев, невероятно странных и фантастических. Распутывать тайные хитросплетения, спасая одновременно страдающие человеческие души, является для него сущей манией. А среди этих тайных хитросплетений были поистине поразительные.
Доверие общества всегда зиждется на каком-либо достоверном, по возможности объяснимом основании. Общество вполне может понять людей с авантюристической жилкой характера, которая ввергает их во все новые и новые приключения. Поэтому, сталкиваясь с такими людьми, оно не обнаруживает никакого замешательства. С другой стороны, считается, что с людьми ординарными не должно происходить ничего из ряда вон выходящего, а если подобное все же происходит, общество становится в тупик, даже испытывает потрясение при виде того, как его снисходительные суждения оказываются грубо опровергнутыми. «Чтобы такое случилось со столь заурядным человеком?! — восклицает общество. — Не может быть. Это просто какой-то абсурд. Тут что-то явно не так».
Однако не могло быть ни малейших сомнений, что с маленьким Артуром Везином и в самом деле произошло очень необычное приключение, во всех подробностях описанное им доктору Сайленсу. Что до немногочисленных друзей, то они проявляли явное недоверие. Посмеиваясь, они резонно замечали: «Такое, вполне возможно, могло случиться с этим безумцем Изардом или с этим чудаком Минским, но никак не с заурядным маленьким Везином, чья жизнь и смерть должны быть такими же незначительными, как его личность».
Не вдаваясь в вопрос, какова будет его смерть, его жизнь, во всяком случае, отнюдь не была такой же «незначительной, как его личность». В его вообще-то и впрямь небогатой событиями жизни произошло нечто поразительное; всякий раз, когда он об этом рассказывал, его бледные, тонкие черты преображались, голос звучал мягко и тихо, с той глубокой убежденностью, которая странно дисгармонировала с не очень связной речью. Каждый раз он переживал заново все перенесенное. Его личность как бы растворялась в рассказе, обычная робость брала верх — казалось, он все время долго и неубедительно оправдывается, и можно было подумать, что этот человек извиняется за все, с ним случившееся. Он словно бы испытывал недоумение по поводу своего дерзкого участия в столь фантастическом эпизоде. Маленький Везин был робким, кротким и чувствительным человеком, почти не способным к самоутверждению, добрым по отношению к людям и зверям и никогда не решающимся сказать твердое «нет» или потребовать многое из того, на что он имел полное право. Во всей его предшествующей жизни не случалось ничего более волнующего, чем опоздание на поезд или потеря зонтика в автобусе. И когда с ним произошло это поразительное приключение, ему было уже давно за сорок, впрочем, никто из друзей и понятия не имел о его истинном возрасте, а сам он не спешил с уточнениями.
Джон Сайленс, не раз прослушавший его рассказ, говорил, что иногда он упускал некоторые подробности и вставлял дополнительные, но все они — и опущенные, и добавочные — несомненно были достоверными. Все происшедшее отпечаталось в его памяти, как на кинематографической пленке. Ни одна из подробностей не производила впечатление вымышленной или лживой. И когда он повторял свой рассказ полностью, эффект был всегда поразительным — его красивые карие глаза ярко вспыхивали, и вдруг обнаруживалось обычно так тщательно скрадываемое обаяние этого скромнейшего человека. Разумеется, Везина никогда не покидало чувство реальности, но, увлеченный повторением своего рассказа, он полностью забывал о настоящем и ярко живописал свое недавнее приключение.
Он возвращался домой после одного из тех путешествий по горам Северной Франции, в которое отправлялся каждое лето. У него не было с собой ничего, кроме сумки, которую он положил на полку; поезд был набит пассажирами, в большинстве своем англичанами, возвращающимися с летнего отдыха. Они сильно раздражали его — не потому, что были его соотечественниками, а потому, что вели себя шумно и развязно; их большие руки и ноги и твидовые одежды мешали ему наслаждаться спокойными красками дня, которые помогали обрести обычное ощущение своей незначительности. Эти англичане производили не меньший шум, чем духовой оркестр, вселяя в него потребность в самоутверждении, в большей свободе поведения и порождая сожаление, что он не требует настойчиво всего, в чем не испытывает никакой необходимости, не претендует на угловые места, не требует, чтобы подняли или опустили стекло, и т. д.
