Очень любопытно также то, какъ появленіе Ренана отразилось въ Германіи. Несмотря на то, что внутренняя работа германскаго духа, конечно, не прекращается, ей случается, однако же, терпѣть долгія остановки и затмѣнія, или же крупныя уклоненія въ сторону. Въ 1863 году было въ Германіи время едва-ли не самаго сильнаго господства матеріализма, — постыдное время, когда почти перестали выходить философскія сочиненія, и профессора философіи, вмѣсто того, чтобы заниматься философіею, писали книги противъ натуралистовъ. Разумѣется, люди религіозные замкнулись въ своихъ вѣрованіяхъ и стали чуждаться богословскихъ и философскихъ изслѣдованій, а люди вольнодумные постоянно толковали эти изслѣдованія въ свою пользу. Матеріалисты, напримѣръ, думали, что весь смыслъ книги Штрауса Das Leben Jesu состоитъ въ отрицаніи христіанства и даже всякой религіи; потому и вѣрующіе получали право твердить, что ученые, подобные Штраусу, заражены кореннымъ предубѣжденіемъ, доходятъ до явныхъ нелѣпостей, а слѣдовательно, не стоятъ вниманія. Когда разногласіе усиливается до такой степени, когда обѣ партіи одинаково провозглашаютъ: что не съ нами, то прошивъ насъ, тогда исчезаетъ надобность и возможность двигаться впередъ. И, дѣйствительно, философское и богословское движеніе въ это время затихло въ Германіи.
И вдругъ появляется книга Ренана. Германія не могла не узнать въ ней своего дѣтища, не могла не видѣть, что этотъ французъ продолжаетъ лучшія преданія ея мыслителей и экзегетовъ, и что онъ сдвигаетъ изслѣдованіе съ того распутія, на которомъ оно почему-то застряло. Притомъ, блистательная форма писаній Ренана такова, что на нихъ обратилось общее вниманіе, и уже никакъ нельзя было говорить, что дѣло идетъ о полномъ отрицаніи всякой религіи. Нѣкоторые читатели, какъ мы видѣли, гадали даже прямо въ противоположную сторону; они недоумѣвали, для какой цѣли написана книга Ренана и какой цѣли достигла, т. е. подозрѣвали, что ея тайное стремленіе — поддержать католичество.
По плодамъ ихъ вы узнаете ихъ: въ Германіи книга Ренана составила эпоху, вдругъ оживила экзегетическія и философско-религіозныя изслѣдованія. Начиная съ ея появленія, нѣмецкая литература по этимъ вопросамъ дала рядъ превосходныхъ сочиненій; Ренанъ какъ будто разрушилъ то оцѣпенѣніе, которое навелъ на всѣхъ черствый и упорный Штраусъ. При этомъ нельзя, конечно, говорить, что нѣмцы научились у Ренана лучшей критикѣ и лучшему умѣнью ставить и понимать вопросы; нѣтъ, нѣмецкіе ученые обыкновенно не безъ пренебреженія отзываются объ учености Ренана и объ его логикѣ. Но онъ взялъ такой тонъ, котораго у нихъ не было, сдѣлалъ попытку художественнаго, т. е. дѣйствительно-историческаго изложенія, на которое они не отваживались; въ этомъ была его сила, и въ этомъ стали съ нимъ соперничать многоученые нѣмцы, притомъ писавшіе нерѣдко съ глубокою и искреннею религіозностію.
Движеніе распространилось и далѣе, напримѣръ, въ Англію. У насъ очень извѣстны по переводамъ двѣ англійскія книги — «Жизнь Христа» Фаррара и «Ессе homo»; безъ возбужденія, произведеннаго Ренаномъ, онѣ, можетъ быть, и не появились бы на свѣтъ, а благочестивые читатели помнятъ, сколько хорошихъ чувствъ и мыслей имъ доставшій эти книги.
Когда хвалятъ Ренана, то часто его называютъ чрезвычайно возбудительнымъ (suggestif), и, конечно, это прекрасная похвала для писателя. Онъ заставляетъ насъ мыслить, онъ не впадаетъ въ давно проторенныя колеи, а безпрестанно вызываетъ насъ на новыя усилія ума, открываетъ во всѣ стороны какіе-то просвѣты. Почти всегда рѣчь его имѣетъ, если можно такъ выразиться, тонъ улыбки, — какъ будто послѣ каждой фразы онъ готовъ спросить читателя: ну, что вы на это скажете? Онъ не уклоняется отъ возраженій, а, можно сказать, прямо ихъ вызываетъ, ни мало не закутывая и не сглаживая своей мысли ходячими выраженіями и формами. Если при такихъ свойствахъ писанія, при умѣньи возбудительно толковать о важнѣйшихъ и труднѣйшихъ предметахъ, онъ достигъ большаго вліянія и, какъ мы видѣли, вызвалъ, нѣкоторымъ образомъ, цѣлую литературу, то ему слѣдовало бы отдать большую честь, даже въ томъ случаѣ, еслибы мы находили себѣ пищу для ума не въ его собственныхъ писаніяхъ, а только въ этой вызванной ими литературѣ. Но Ренанъ, какъ кажется, заслуживаетъ не такой лишь скупой похвалы. Несомнѣнно, что въ немъ была значительная религіозность, и что въ ней содержится главная тайна его значенія и успѣха. Его проницательность въ отношеніи къ религіознымъ движеніямъ души — часто удивительна; пусть онъ не обнимаетъ всецѣлой сферы религіозной жизни, но зато во многихъ ея областяхъ онъ понимаетъ всѣ тонкости и оттѣнки. Такимъ образомъ, несмотря на всякія ошибки, противорѣчія и заблужденія, въ книгахъ Ренана есть драгоцѣннѣйшій элементъ, какого, напримѣръ, и слѣда нѣтъ у Штрауса; Поэтому и возставать на Ренана, и обличать его нужно всегда съ осторожностью, чтобы не оказалось, что мы, вступаясь за религію, сами иныхъ вещей въ ней понимать не умѣемъ.
