Было время, когда на Руси никто не хотел верить, чтоб русский ум, русский язык могли на что-нибудь годиться; всякая иностранная дрянь легко шла за гениальность на святой Руси, а свое русское, хотя бы и отличенное высокою даровитостию, презиралось за то только, что оно русское. Время это, слава богу, прошло, и теперь настало другое, когда нам уже нипочем и Гомеры, и Шекспиры, и Байроны, потому что мы успели уже позавестись своими, – мы чужих становим в шеренги, словно солдат заставляем их маршировать и справа и слева, и взад и вперед, благо бедняжки молчат и повинуются нашему гусиному перу и тряпичной бумаге. Но пора кончиться и этому времени, пора бросить эти ребяческие фразы…
Юность не хочет и знать этого. Чуть взбредет ей в голову какая-нибудь недоконченная мечта – тотчас ее на бумагу с тем наивным убеждением, что эта мечта – аксиома, что миру открыта великая истина, которой не хотят признать только невежды и завистники… А там что? – Кому суждено возмужать, тот потихоньку забудет о том, о чем так громко говорил прежде, или будет сам смеяться над этим, как над грехом юности… Но есть люди, которые или навек остаются детьми, или навек остаются юношами: их убеждение не слабеет; они продолжают высказывать его с прежним простодушием, и новые фантазии, подобные прежним, тянутся у них до гроба длинною вереницею, как мечты у Манилова по отъезде Чичикова…[2]
Настоящая статья Белинского о «Мертвых душах» была напечатана после того, как петербургская и московская критика уже успела высказаться о новом произведении Гоголя. Среди этих высказываний было одно, привлекшее к себе особое внимание Белинского, – брошюра К. Аксакова «Несколько слов о поэме Гоголя «Похождения Чичикова или мертвые души». С ее автором Белинский был некогда дружен в бытность свою в Москве. Однако с течением времени их отношения перешли в ожесточенную идейную борьбу. Одним из поводов (хотя отнюдь не причиной) к окончательному разрыву послужила упомянутая брошюра К. Аксакова. В ней доказывалось, что поэма Гоголя своим содержанием, характером, поэтической формой возрождала в русской литературе традиции гомеровского эпоса. «В поэме Гоголя является нам… древний, гомеровский эпос», – писал Аксаков (М., 1842, стр. 4). И еще: «Созерцание Гоголя древнее, истинное, то же, какое и у Гомера… из-под его творческой руки восстает, наконец, древний, истинный эпос» (там же, стр. 5). По мнению Аксакова, недостаточное уважение к древнему эпосу привело к падению современной литературы; история мировой литературы после Гомера являет собой процесс неуклонного движения вниз, пока, наконец, древний эпос не выродился в современный роман. Белинский в своей статье подверг резкой критике антиисторическую концепцию Аксакова, показав вздорность его сопоставлений Гоголя с Гомером, доказав, что современный роман является не искажением и не порождением древнего эпоса, но есть явление, развившееся из самой жизни, есть «эпос нашего времени», в котором отразилась современная действительность.
Завязалась полемика. К. Аксаков, уязвленный критикой Белинского, выступил с антикритикой («Москвитянин», 1842, № 9, 220–229). Белинский ответил в 11-й книжке «Отечественных записок» новой большой статьей: «Объяснение на объяснение по поводу поэмы Гоголя «Мертвые души» (см. наст. том).
Смысл статей Белинского, однако, далеко не исчерпывался опровержением антиисторической схемы К. Аксакова о генезисе гоголевской поэмы. Спор коснулся и ряда других вопросов. Аксаков, например, выдвигал в Гоголе на первый план «акт творчества». Белинский не соглашался с ним: «Без акта творчества нет поэта – это аксиома; но в наше время мерилом величия поэтов принимается не акт творчества, а идея, общее…» Под «общим» Белинский понимал содержание. Ни по идее, ни по содержанию «Мертвые души» ничего схожего, по утверждению Белинского, не имеют с древним эпосом. Ибо пафос «Илиады» – в возведении жизни «на апофеозу», между тем как «в «Мертвых душах» она разлагается и отрицается». Там – пафос утверждения, здесь – пафос отрицания.
Белинский называет Гоголя гениальнейшим национальным поэтом. Сравнивая Гоголя с Пушкиным, он отдает преимущество первому: «…мы в Гоголе видим более важное значение для русского общества, чем в Пушкине: ибо Гоголь более поэт социальный, следовательно, более поэт в духе времени; он также менее теряется в разнообразии создаваемых им объектов и более дает чувствовать присутствие своего субъективного духа, который должен быть солнцем, освещающим создание поэта нашего времени». К. Аксаков видел пафос «Мертвых душ» в спокойном, «эпическом созерцании». Белинский отвергал подобную «созерцательную» интерпретацию творчества Гоголя. Пафос его реализма он видит в протестующей и отрицающей «субъективности». Именно Гоголя Белинский вскоре будет противопоставлять реализму созерцательному, реализму «свершившегося цикла жизни».
