Просторная комната была заставлена столиками, креслами, диванчиками-рекамье и стеклянными горками в стиле неоклассицизма. В нише одной из стен стоял большой пяти-створчатый шкаф орехового дерева с виртуозной резьбой на дверцах.
За круглым столом под лампой с шелковым желтым абажуром сидела пожилая женщина и раскладывала пасьянс. Мне прекрасно был виден ее чеканный профиль, прямая спина, зачесанные наверх волосы. Темное платье под горло и кружевной белый воротничок, сколотый большой камеей, придавали ей сходство со строгой классной дамой.
— Нет… не сходится, — проговорила дама. — «Демона» надо раскладывать на свежую голову.
Она смешала карты и поднесла к глазам лорнет.
— Здравствуй, Поленька! Ты уже превратилась в настоящую барышню. Сколько ж тебе годков? Двадцать уже исполнилось?
— Двадцать пять, — обиделась я.
— А выглядишь совсем молоденькой. Это из-за стрижки, наверное, — и обратилась к моему провожатому. — Ступай, Левушка, в людскую, посумерничай.
Гоша соскочил с моих рук и изучал комнату. Он деликатно обнюхал углы и мебельные ножки. Особенно его заинтересовал ореховый шкаф. Он принюхивался к правой дверце и топорщил загривок. Скорее всего, мышку обнаружил. Гоша вопросительно посмотрел на меня, но я нахмурилась, и он не стал разрабатывать эту тему дальше, а застучал лапами в противоположный угол, где на изящном столике стоял граммофон с гигантским раструбом.
— Я рада, что ты приехала. Поживешь со мной, отдохнешь от московских забот, душой отмякнешь. На приволье жизнь по-другому течет. Будем с тобой разговоры вести, а чтобы не чувствовала себя неприкаянно, попрошу тебя разобрать библиотеку… И вот еще что. Женщина я уже старая, с памятью у меня плоховато. Мою предыдущую компаньонку звали Лизой. Позволь уж, матушка, и тебя буду Лизонькой называть, мне так удобнее.
Я хотела возразить, но Эмма Францевна перебила меня.
— Вижу Завьяловскую породу, вся — в отца. Не возражай, уважь мои годы. Да и сама мне потом «спасибо» скажешь, — и улыбнулась мне, как добрая фея — Золушке.
Дама позвонила в серебряный колокольчик, и на зов сейчас же явился скособоченный подросток женского пола в русском сарафане, платочке на голове и в обрезанных по щиколотку валенках. Меня посетило подозрение, что подросток подслушивал под дверью, уж очень быстро явился.
— Глаша, душенька, проводи гостью в светелку.
Глаша держала в руке подсвечник. Она кивнула мне и похромала к двери. По длинным темным коридорам со скрипучими паркетами мы двинулись в левое крыло. Я старалась не отставать от источника света в Глашиных руках. Со стен на меня смотрели дамы и кавалеры в пудреных париках, огромные зеркала в богатых рамах отражали наши силуэты, в нишах притаились чьи-то мраморные бюсты. Дробный собачий перебор лапами по деревянным полам придавал мне смелости. В таком доме, наверняка, и привидения водятся.
Глаша открыла дверь в комнату и засветила еще одну свечку на столе. Стало светлей. Тут выяснилось, что мой проводник — вовсе не подросток, а старушка, очень худая, со сморщенным личиком, выглядывавшим из-под низко повязанного платка.
— С возвращеньецем Вас, Елизавета Петровна, — прочирикала она высоким голосом. — Я Вам тут отужинать припасла и песику Вашему сахарную косточку.
Старушка поклонилась в пояс и тихонько удалилась, оставив нас с Гошей в одиночестве.
Главным украшением светелки была угловая печка, выложенная синими голландскими изразцами. Слева у стены стояла девичья кровать с никелированными шарами на спинках, застеленная подзором ручной вышивки и одеялом из разноцветных кусочков ткани. В головах кровати высилась пирамида подушек. У противоположной стены стоял комод с небольшим зеркальцем, напротив двери — окошко, у которого примостился столик для рукоделия и кресло с прямой спинкой. Посреди комнаты, на полу лежал коврик не первой молодости. Ветерок из приоткрытого окна чуть шевелил тюлевую занавеску. Спартанская обстановка. Как раз для непритязательной компаньонки. Моя сумка и Гошины вещи лежали у двери.
На столике стоял поднос с кринкой молока и ломтем домашнего хлеба на тарелке. В отдельной миске — косточка из бульона.
