— Сам — энто хорошо. — Матвеев вдруг неожиданно заулыбался: — Сижу межу трёх Андреев, желанье загадывати можно.
— Ну, вота и загадай, штобы тебя побыстрей из ссылки отпустили.
Матвеев опять заулыбался.
— Да услышит Господь моление из уст бывшего пленника, за христианскую веру стоящего.
Все перекрестились. В это время дверь раскрылась, и в избу вошёл мезенский воевода Хвостов со стрельцами.
— Хто таки? Пошто пожаловали? — выпалил он, грозно смотря на гостей Матвеева.
Ромодановский поднялся из-за стола:
— Я боярин, князь Андрей Григорьевич Ромодановский, со товарищем. А вота грамота государя, дозволяющая посетить опального боярина и переговорить с им.
У Хвостова даже рот открылся. В испуге воевода замахал руками:
— Да што ты, батюшка-боярин, я б тебя и без грамоты допустил. Да разешь мы могли подумати, што сынок самого князя Григория Григорьевича пожаловал. Нам и в голову то не могло притить.
Хвостов попятился, выталкивая стрельцов, сам чуть не споткнувшись о порог. Когда он вышел, Андрей Алмазов рассмеялся:
— Надо будет ему часть съестного оттащить, тогда тебе, Артамон Сергеевич, боле воли тута будет.
— Отнеси.
Ромодановский снова сел за стол.
— Поместья тебе вернули, Артамон Сергеевич, так што съестное твой приказчик теперича будет доставляти постоянно. Он и сам тебя поспешает увидеть. В доме твоём, што в Москве стоит, ныне порядок наводят. Сына твово в Елецкий полк офицером записали.
Матвеев удовлетворённо кивнул головой, а Алмазов из-под кафтана извлёк сумку и отдал ему:
— А вот тебе письма, ответы на те, што слал в прошлый раз.
Раскрыв сумку, Артамон Матвеев извлёк стопку писем и грамот. Бегло прочитав начало первого послания, посерьёзнел и передвинулся ближе к лампаде. Алмазов тем временем собрал часть съестного и направился через весь городок в дом воеводы, которого и застал на его дворе.
Хвостов раболепно принял этот дар, ему тоже хотелось чем-то порадовать семью. Воевода был благодарен и быстро разговорился с Андреем, с которым он чувствовал себя спокойнее, не испытывая такого испуга, как к Ромодановскому. Они даже решили на следующий день отправиться на гусиную охоту. Конечно, какой в мае гусь? Идёт кладка и высиживание яиц. Гусь тощий, одни кости, но подчас такой сгодится в дело. Охота состоялась. Пять дворян вместе со стрельцами облазили все болота вокруг Мезени. Дичи набили много. Алмазов лез в самую топь, Хвостов следовал за ним. Они сдружились, Андрею даже стало стыдно за то, что на поступки воеводы смотрел со своей сытой «горки». Жалованье в Мезень не приходило со времени смерти царя Алексея Михайловича, и люди пробивались лишь охотою, ибо какой-никакой урожай здесь не вырастить. Андрей вдруг подумал о том, что в какой ещё стране люди служили бы, работали, старались выполнить всё более-менее честно, не получая денег. Только на Руси. И если в больших городах Смоленске, Новгороде, Астрахани стрельцам, бывало, задерживали жалованье на полгода, то в глубине страны денег подчас можно было не видеть годами, иной раз жалованье воспринималось как Божий дар. А у всех служилых были семьи, дети, у многих — старые родители. Мало кто помнил, что, когда царь Михаил Фёдорович выбрал себе в жёны Стрешневу и к её отцу отправили боярина сообщить об этом, тот застал будущего царского тестя пашущим вместе со своими холопами, ибо Смутное время сильно разорило род Стрешневых.
К вечеру и Матвеев сдружился с Хвостовым. Оба оказались здесь не по своей воле, лишь в разных положениях. Кто знал, что их ждёт впереди, да и вообще, долго ли осталось им жить.
Под вечер в доме воеводы накрытли богатый стол, на котором основным блюдом были жареные гуси, на следующий день Ромодановский и Алмазов уехали в Москву.
А в Москве пиры не прекращались: то именины, то вославление. Тридцатого мая царь давал пир у вдовой царицы Натальи Кирилловны по случаю девятилетия царевича Петра. Был почти весь двор, несмотря на начавшийся пост. Девятого июня царь отмечал своё двадцатилетие. Роскоши не было предела. В стрелецких полках выдали новые кафтаны. Придворные являлись лишь в парадных одеяниях, парче и бархате. По всему Кремлю стояли кадки с цветущими пионами размером с человеческую голову. Богомаз Салтанов написал к торжеству большую порсуну в человеческий рост, на которой были изображены три царя: Михаил Фёдорович, Алексей Михайлович и Фёдор Алексеевич, стоявшие рядом и держащие друг друга за руки.
