«Чего с жиру бесютси, новыми поместиями пожалованы, так нет, не довольны опять чем-то, радетели за землю Русскую», — вертелось у него в мозгу.
Царь Фёдор Алексеевич всё это видел. Повзрослев, он научился распознавать людей и показные чувства, что можно ожидать от человека, и редко ошибался. Последнее время его удивил лишь, тайная любовь его сестры, князь Василий Голицын.
Боясь потерять влияние на царя, окольничему Ивану Максимовичу Языкову приходилось быть столь же работоспособным. Но его роль в венчании царя с Агафьей Грушецкой давала ему преимущества, ибо самый последний палатный холоп чувствовал, как потоки любви перетекают от царя к царице, что было заметно в каждом их взгляде. Человек, тому способствовавший, был обласкан и наделён немалой властью.
Со времён Аскольда Гордого и Олега Вещего Русь любила пиры, и за восемь с половиной Веков мало что изменилось: сахарные головы и города, печёные лебеди, жареные осётры с орехами и фазаны под трюфелями, меды, настойки, бражки, иноземные вина, всё, как всегда, и государь во главе стола. Всё, но что-то не так, что-то беспокоило Фёдора, сидящего в окружении царевичей, князей и бояр. Что его беспокоило, он и сам понять не мог. И тут он посмотрел на дверь, и ему стало до боли стыдно. Он встретился взглядом с братом Петром, глаза которого как бы говорили: «Ты празднуешь шестьдесят восьмую годовщину нашему роду на царском престоле, но разве я не отношусь к этому роду, разве я не твой брат? Почему же меня рядом нет?» Ком подкатил к горлу, а перед глазами будто написанный огненными буквами встал девиз, выгравированный на браслете прапрадеда боярина Никиты Романовича Романова: «Человече может доказати, что он собой являет, своими поступками, а не намерениями, пускай даже самыми добрыми».
Царь кивнул брату, указывая на место возле себя. Пётр прошёл среди пирующих и церемонно сел на пододвинутое рындами кресло. Находившийся рядом окольничий Языков наполнил кубок царевича мягким и некрепким вином. Пётр молча залпом осушил его. Фёдор, чувствуя вину, не воспротивился этому. Он любил и заботился о брате, но государственные дела заставляли на время забывать о нём. После того как учитель царевича Никита Зотов уехал в Крым с посольством, Петру в распоряжение была предоставлена Фёдорова вифлиотика и подарены два знамени, шесть барабанов, сабли, пики, палаши и прочее солдатское обмундирование, чтоб не скучал и резвился в отсутствие учителя.
Немного захмелевший Пётр посмотрел на брата:
— Пошто ты заключил мир с турками?
— А што, не надо было? — спросил Фёдор, улыбаясь.
— Коли б я был царём, я бы бил их и гнал аж до самого Царьграду.
Заявление брата развеселило царя, и Он засмеялся:
— Видно, кишка у меня пока тонка.
Близсидящие вельможи засмеялись следом.
— Неужто басурмане сильнее, им же Бог не помогает?
— Бог карает всех за грехи, видно, и у нас их хватает.
Тем временем перед царевичем Петром поставили блюдо с грудкой от белого лебедя, миску с грибами и блюдо с мочёными яблоками, так любимыми его матерью.
— А вина мене што, боле не дадут? — надув губы, спросил Пётр.
— Неумеренность в вине — большой грех, Петруша, — ласково ответил Фёдор.
— А мене хочетси.
— Может, ещё капельку, — вступился за царевича Языков.
Фёдор растерялся, и, пока он думал, окольничий наполнил кубок. Царевич опять залпом опорожнил его. Растерянно царь последовал его примеру.
Видя это, со всех сторон понеслись здравицы, и Фёдор снова не смел отказаться. Языков уже был сам не рад, что наполнил кубок царевича. А Пётр тем временем, видя, что брата отвлекли, выпил по кубку с боярином Ромодановским и с боярином Шереметевым и, опьянев, всему улыбался. Сидевший невдалеке Василий Голицын с упрёком посмотрел на царевича, и тот в ответ зло уставился на него. Видя это, Языков поспешил увести царевича к матери. А здравицы всё звучали и звучали. Фёдор впервые пил не переставая, забыв обо всём: о болезнях, о степенности и своём облике. Впервые он напился до потери памяти и даже не помнил, как с пира его увели братья Лихачёвы.
Хорошо ещё, никто этого не заметил, ибо многие сами были уже сильно навеселе. Постельничий Языков постарался быстро раздеть государя, благо он в этот день спал один. Кроме трёх комнатных царя, состояние Фёдора заметил лишь князь Василий Голицын. Взбалмошное будущее уже маячило впереди.
