— Помню, государь, а как же, — ответил Языков, хотя совершенно не помнил, их там везде кучи были, но смутно начинал догадываться о причине задумчивости и не спешил его огорчать.
А Фёдор, немного смутившись, продолжал выпытывать:
— А ту, в зелёном сарафане и высоком кокошнике? Ещё очелье у кокошника крупным жемчугом расшито дивно.
— Ну как же, как же, разве такую не заметишь, — ответил спокойно Языков, хотя внутри у него всё сжалось.
— Правда, красивая девушка, ну просто очень хороша? — Царь почти перешёл на шёпот.
— Очень, государь, — согласился Языков, видя воспалённые глаза Фёдора и до ломоты в висках пытаясь вспомнить, кто из девушек заинтересовал государя.
— Ты завтрева, Иван Максимович, узнаешь, чья она и с кем живёт.
— Хорошо, государь, — пролепетал Языков, заранее впадая в отчаянье, и с отчаяния выпалил: — Ас кем энто она рядом стояла?
— Рядом не помню, но за ней стоял наш думный дьяк Заборовский.
«Слава Богу, ести с кого начати, — обрадовался Языков. — Завтрева возьму дьяка за горло, пусть вспомнит, што за девица стояла перед ним у Успенского собора. Пусть только попробует не вспомнить».
Царь, проснувшись чуть свет, первым делом спросил:
— Ты не забыл, Иван Максимович?
— Усе помню, государь Фёдор Алексеевич, сегодня же узнаю и обо всём доложу.
Доверив одевать государя Лихачёвым, Языков пост шил на поиски девушки. Неделя была пасхальная, дума не собиралась, и надо было узнать, где искать Заборовского. Среди тех, кто нёс службу в Кремле, постельничий увидел старого друга — дьяка Посольского приказа стольника Семёна Алмазова и поманил его пальцем. Тот быстро поспешил к нему.
— Здравствуйте, Иван Максимович. — Стольник чинно поклонился.
— Ты ведаешь, хде живёт дьяк Заборовский?
— На Басманной.
— Привези его до меня, и побыстрей, я ждать буду.
Вскоре Алмазов привёз дьяка Ивана Заборовского и оставил наедине с Языковым. Дьяк был немного испуган: не шутка ведь — вызов к государеву постельничему.
— Иван Васильевич, ты вчерась во время крестного хода стоял около Успенского собора? — сразу переходя к делу, спросил Языков.
— Стоял, почитай у паперти, а што? — Дьяк был готов оправдываться.
— Около тебя девушка была в кокошнике с жемчугами. Часом, не ведаешь, чья она?
— Ведаю.
— Чья? — Постельничий чуть не подавился от радости.
— Моей жоны племянница.
— Аки зовут?
— Агафья[154], дочь покойного стольника Семёна Фёдоровича Грушецкого, чей дед с Польши перешёл на службу к государю Михаилу Фёдоровичу.
— Ни за кого не сговорена?
— Пошто ж так, девка красивая, видная, давно сговорена за стрелецкого сотника Прокопа Понькина.
Взгляд Языкова стал злым и жёстким:
— Вот што, Иван Васильевич, никаких Прокопов штобы и близко возля твово дому не было. Твоя племянница приглянулась государю.
— Государю? — вытаращил глаза дьяк.
— Да, государю, Фёдору Алексеевичу. И наперёд заруби себе на носу: всем сватам — от ворот поворот. Понял?
— Понял, Иван Максимович, — кивал головой ошалевший от новости дьяк. — Аки не поняти, тако счастье Агаше привалило.
— Смотри! Ежели што, одним кнутом не отделаешьси!
— Да ты што, Иван Максимович, али я враг себе али нашему дитятке? Не изволь беспокоитси. А Понькина и близко боле не подпущу.
Языков довольно усмехнулся:
— С Понькиным я сам разберусь. Нынче же в войска к князю Черкасскому отъедет. А ты иди пока домой, может, я к тебе ещё сегодня заеду.
— Честь-то какая, честь.
Дьяк, радостный, поспешил удалиться, а постельничий тайными переходами вернулся к государю.
Фёдор ждал с нетерпением, увиденный образ западал в душу. С нетерпением он выслушал рассказ Языкова, который поведал обо всём, кроме стрелецкого сотника.
— Значит, её зовут Агаша. — Голос царя был ласков.
— Да, государь.
— А нельзя её как-нибудь ещё увидеть?
— Придумаем чего-нибудь, государь. Наконец, одна из твоих сестёр может пригласить её погулять по саду.
— Да, это было бы замечательно. Я поговорю об этом с Софьей.
— А я съезжу поговорю об энтом с её дядей.
— Езжай, только побыстрей.
Было заметно, как царь нетерпелив. Языков решил самолично съездить на Басманную, узнать побольше, договориться о приезде племянницы Заборовского в гости к царевнам, но перед этим заехал к главе Стрелецкого приказа Долгорукову Юрию Алексеевичу. К полудню сотник Прокоп Понькин отбыл в войска с письмом к князю Черкасскому, так и не поняв, чему он обязан такой неожиданности. Среди бояр поползли слухи о внезапной сердечной прилуке царя, уже к вечеру они достигли дома Ивана Михайловича Милославского. Ту весть, говорят, ему принёс князь Хованский-Таратуй Иван Алексеевич, а он умел всё приукрасить. После его ухода Милославский опять пожелтел, и ему вновь пришлось пускать кровь.
