Оглянувшись через плечо, Амисия кивнула. Гален — так назвал его спутник. Гален. Прекрасное имя, самое подходящее для благородного разбойника. И вообще, эти волосы, черные как ночь, загадочные зеленые глаза, открытое и мужественное лицо, бронзовое от загара, статная, крепкая фигура — все это было близко к совершенству.
Гален, в свою очередь, увидел в лучистых, полуприкрытых ресницами глазах девушки манящее обещание, которое ее непорочная душа ни за что не смогла бы понять, а тем более исполнить. Здесь явно таилось искушение — во всяком случае, для его благородства и душевного спокойствия.
Даже если бы Гален накануне не стал свидетелем того, как эта девушка, подобрав юбки, ничтоже сумняшееся ринулась в воду прилива, он бы все равно без труда опознал ее. Пусть ее имя было ему пока неизвестно, но происхождение их гостьи не оставляло сомнений. При всем своем изяществе и неоспоримой женственности, она была копией горячо любимого им крестного отца. Ее появление за пеленой падающей воды было слишком неожиданным, чтобы он мог сразу сделать такое наблюдение. Однако когда она решительно пробиралась к острову, на котором стоял замок Дунгельд, последние сомнения развеялись. Чего он никак не ожидал — так это ее возвращения. Женщине из благородного семейства, а тем более добродетельной девушке, пристало бежать от незнакомых мужчин как от чумы, а не искать встречи с ними, да еще в одиночку.
Когда Амисия спохватилась, что стоит уставившись на чужака, забыв о приличиях, она затараторила:
— Я сюда частенько прибегаю, когда удается незаметно удрать из деревни. — Сейчас как раз представился удобный случай исподволь внушить незнакомцам, что она им ровня — девушка из простонародья. — Мы живем тут неподалеку, на краю деревни, с матушкой и папенькой; хижина у нас невелика, но в пещере, ясное дело, я не ночую, так что располагайтесь, милости прошу.
Она решила, что убила двух зайцев: выдала себя за деревенскую простушку — ей не раз доводилось видеть таких в округе — и, как и собиралась, радушно пригласила разбойников разместиться в хижине.
«Вот, значит, как, — мелькнуло в голове у Галена, — не хочет признаваться, кто она такая. Можно подумать, что ее мягкие руки и точеные черты лица могут кого-то ввести в заблуждение». Не подавая виду, что он распознал неумелую уловку, Гален жестом предложил девушке присесть на одеяло, аккуратно сложенное у тлеющего костра, и с напускным безразличием задал ей вопрос:
— А родители не возражают, что ты гуляешь по лесу в одиночестве? — Он не мог представить, чтобы добрая леди Сибилла отпустила дочь одну в лесную чащу.
На этот раз Амисия не спеша обдумала свой ответ, пока устраивалась поудобнее на одеяле и поправляла юбки:
— Кабы знали, так нипочем не пустили бы.
Пряча усмешку, Гален отдал должное такой изобретательности Амисии, которая старалась говорить самым непринужденным тоном, не заметила хитрецы во взгляде Галена и продолжила, намекая, насколько позволяли приличия, что жаждет быть с ними заодно:
— Они все в трудах, а я люблю по лесу бродить, тут чего только не случается, да вы, поди, лучше меня знаете.
Услышав последнюю фразу, Гален насторожился. Его темные брови поползли кверху. К чему она клонит? Не угадала ли она, что привело их в эти края?
Амисия, уловив этот невысказанный вопрос, смешалась. Может, она перегнула палку?
— У вас тут, видно, дела, а иначе с чего бы вам уезжать в чужие земли — из замка своего, или из деревни, или еще откуда… — Под его испытующим взглядом она еще больше смутилась, но все-таки, набрав побольше воздуху, добавила: — Я, к примеру, слышала сказания про Робина Гуда. Вот кто бьется за справедливость! Он и смелый, и благородный, и вообще… — Амисия окончательно запуталась в сетях, которые сама же расставила; она закрыла рот и сделалась совсем жалкой.
При упоминании о Робине Гуде Галена осенило: святые угодники, она ведь принимает их за разбойников! Хорошо еще, что за смелых и благородных.
Но наследница огромных угодий не стала бы радоваться такому знакомству. Не найдя, что ответить, он предоставил вести эту нелепую беседу своему товарищу.
