Он бросает взгляд в надтреснутое, чумазое окошко, из которого видно все производственное помещение станции. Пол сплошь заставлен складными столиками, усеян спальными мешками и прочими принадлежностями походной жизни.
— Наблюдаешь за подданными?
Старки оборачивается: в каморку со стопкой газет в руках входит Бэм, его заместитель и первый помощник.
— Кое-какие из таблоидов выдвигают предположение, что ты отродье самого Сатаны, — сообщает она. — Одна баба из Пеории утверждает, что видела, как тебя рожал шакал.
Старки хохочет:
— Да я в жизни не бывал в Пеории!
— Чушь и ерунда, — соглашается Бэм. — К тому же вряд ли в Пеории когда-нибудь водились шакалы.
Она бросает газеты на массажный стол. Старки польщен: он на всех первых полосах. Правда, он уже не раз видел свое лицо на многообразных сетевых порталах новостей и в общественном нимбе, но когда ты смотришь с печатной страницы, в этом, черт возьми, есть нечто особенное!
— Наверно, что-то я делаю правильно, раз эти таблоидиоты считают меня равным по силе Антихристу.
Он листает газеты. Серьезные издания не пишут о нем всякой чепухи, но ни одно из них не обходит молчанием тему Мейсона Майкла Старки. Эксперты-психоаналитики пытаются объяснить его мотивы. Юновласти впадают в бешенство при одном упоминании его имени. В школах во всех концах страны вспыхивают беспорядки: аистята бьют не-аистят. Они требуют равного отношения к себе от мира, который хотел бы, чтобы они попросту исчезли.
Люди называют его чудовищем за то, что он линчует «невинных работников» заготовительных лагерей. Они называют его убийцей за жестокие казни врачей, выполняющих расплетение. Ну и пусть навешивают ярлыки — это лишь способствует расцвету легенды по имени Старки.
— Сегодня подвезут боеприпасы, — говорит он своей помощнице. — Может, и новое оружие тоже.
Он внимательно всматривается в лицо Бэм, чтобы засечь ее реакцию. Не то, что она скажет, а то, что почувствует. Судя по мимике, его старшая помощница на точке кипения.
— Если уж хлопатели снабжают нас оружием, может, они бы позаботились об инструктаже? Ребята могут случайно разнести в клочья собственные головы!
Старки становится смешно:
— Хлопатели преспокойно посылают детей, чтобы те разнесли себя в клочья ради их целей! И ты правда думаешь, им есть дело до того, что несколько аистят подстрелят себя?
— Может, им и нет дела, — восклицает Бэм, — зато тебе должно быть! Это же твои дорогие аистята!
Старки слегка уязвлен, но старается этого не показывать.
— Наши, — поправляет он.
— Если ты заботишься о них на самом деле, а не только на словах, ты обязан защитить их от себя самих! И друг от друга.
Но Старки знает, что в действительности скрывается за словами Бэм: «Если ты болеешь душой об аистятах, прекрати нападать на заготовительные лагеря».
— Сколько наших погибло в последней операции? — спрашивает он.
Бэм передергивает плечами.
— Откуда мне знать?
— Оттуда, что ты знаешь. — Старки просто констатирует факт. Ему известно, что она собирает все данные — чтобы использовать их против него. Или, может, чтобы изводить себя саму.
Бэм несколько мгновений выдерживает его взгляд, но потом маска напускного неведения спадает.
— Семеро, — цедит она.
— А сколько аистят примкнуло к нам?
Бэм явно не хочется отвечать, но Старки ждет, и она нехотя выплевывает:
— Девяносто три.
— Девяносто три… И двести семьдесят пять не-аистят освобождены из лагерного ада. Думаю, это стоит семи жизней, которые мы потеряли?
Бэм не отвечает.
— Так стоит или нет? — настаивает он.
Наконец Бэм отводит взгляд, смотрит в окошко, видит внизу сотни детей…
— Стоит, — бурчит она.
— Так из-за чего мы спорим, спрашивается?
— Мы не спорим, — произносит Бэм и поворачивается, чтобы уйти. — Никто и никогда не спорит с тобой, Мейсон. Смысла нет.
• • • • • • • • • • • • • • •
ПОЛИТИЧЕСКАЯ РЕКЛАМА
Мы живем в страшные времена. Хлопатели терроризируют наши жилые кварталы, беглые расплеты убивают невинных, хулиганствующие беспризорники грозят кровавым мятежом. На государственном и местных уровнях обсуждаются различные меры по обузданию не поддающихся исправлению подростков, но этих мер явно недостаточно. Нам требуется всеохватная национальная политика, направленная на то, чтобы искоренить зло прежде, чем в завтрашней прессе появятся трагические заголовки.
