— Шарпли уволили? — поражается Коннор.
— Скорее, ему преподнесли его собственные яйца на блюде.
— Он был любимой марионеткой «Граждан», — вспоминает Риса.
Хэйден выдает свою фирменную ухмылку.
— Я думал, меня арестуют, как только я здесь появлюсь. Но все власть предержащие удирают врассыпную, как беглые преступники. Понятия не имею, где они в итоге приземлятся, но хорошо бы их при посадке расплющило, как гнилые помидоры.
Приблизившись к строю полицейских, Хэйден произносит: «Сезам, откройся», и они действительно расступаются, пропуская его. Но прежде чем Риса с Коннором успевают пройти, копы снова смыкают ряд и хватаются за кобуры.
— Прощу прощения, — говорит Хэйден, — разве вы не видите, кто это?
Один из стражей бросает взгляд на Коннора, потом на Рису, и, узнав их, мгновенно вытаскивает из кобуры пистолет. Рисе неизвестно, чем заряжено оружие — транком или настоящими пулями — но это не имеет значения. Если оно выстрелит, толпа бросится в атаку и здесь начнется кровавая баня. Риса заглядывает в злющие глаза офицера и спрашивает:
— Чего вы хотите: стать тем, кто начал войну, или тем, кто ее предотвратил?
И хотя злоба не сходит с лица копа, в глазах его мелькает нечто человеческое и, кажется, толика страха. Еще мгновение он не трогается с места, а потом делает шаг в сторону, давая им пройти.
Коннору очень тяжело подниматься по лестнице. При каждом шаге он кривится, и Риса помогает ему по мере сил. Завидев их приближение, Брик Макданиэл, останавливается на полуслове и освобождает микрофон c некоторым даже благоговением. Вся толпа от Капитолия до Мемориала Линкольна замолкает в ожидании.
Не доходя несколько ступенек до трибуны, Риса останавливается рядом с Хэйденом.
— Они должны услышать именно тебя, — заявляет она Коннору. — Я уже купалась во всеобщем внимании. Теперь твоя очередь.
— Один я не справлюсь, — говорит он.
Риса улыбается.
— А разве похоже, что ты один?
Коннор приближается к трибуне, сжимая в руке смятое письмо и стараясь успокоить дыхание. Он никогда не видел столько людей одновременно. Юноша наклоняется к микрофону.
— Привет всем… Я Коннор Ласситер.
Его голос разносится над собравшимися, и ответное громовое приветствие едва не сбивает Коннора с ног. Рев толпы эхом отражается от стен Капитолия за спиной юноши; кажется, даже деревья содрогаются от грохота. Коннор представляет себе, как звуковая волна распространяется вдоль Потомака, выплескивается в Чезапискский залив, катится через Атлантику и дальше вокруг земного шара. И тут он соображает, что так оно и случится. Все, что сегодня произойдет здесь, увидит и услышит весь мир!
— Я здесь затем, чтобы сказать, что я жив. И Риса Уорд тоже. — Он замолкает, пережидая очередное громогласное выражение восторга, и когда толпа затихает, говорит: — У меня тут есть кое-что для вас…
Он устремляет взгляд вниз, на письмо, но вдруг понимает, что это ни к чему: он столько раз перечитал текст, пока летел в самолете, что запомнил наизусть. Неудивительно — он никак не мог поверить в реальность происходящего.
— Я счастлив сообщить, что президент наложил вето на Билль о приоритете.
На этот раз реакция следует поначалу сдержанная, но постепенно приветственный крик вырастает до громоподобного раската. Коннор не ждет, пока все утихомирятся.
— Но это еще не все. Президент сзывает законодательное собрание, чтобы объявить мораторий на расплетение. И приостановить деятельность «живодерен» во всех заготовительных лагерях, пока не будет услышан каждый голос! — Он чувствует, как его собственный голос напитывается силой от энергии толпы, черпает мощь изнутри его собственного существа. — И мы будем стоять здесь! — кричит Коннор. — Перед Капитолием! Пока! Они! Не будут услышаны!
От рева толпы дрожит земля. Коннор чувствует, как вибрируют ступени под ногами, как сотрясается фундамент великого здания, возвышающегося за его спиной. Неизвестно, этого ли желал Арагон, Коннору же хочется только одного: наэлектризовать миллионы, однако настроить их не на насилие и кровавую месть, а на мирный и при этом упорный протест против узаконенного убийства, определявшего жизнь целого поколения.
