— Так ни ты не взорвешься, ни я не распадусь на части, — шутит Коннор. Он чувствует, как у него щиплет в глазах, и видит, как слеза течет по щеке Лева от Джастина Левитца через Марию Мендосу к Седрику Беку, а потом скатывается с подбородка.
— Спасибо, что спас меня, Лев. — Коннор едва в состоянии выдавить из себя эти слова. Все-таки он того и гляди распадется на части.
— Ты спас меня первым.
Коннор трясет головой:
— Я использовал тебя вместо живого щита.
— Ты мог бы бросить меня, как только попал в лес, но ты этого не сделал, — возражает Лев. — Потому что не хотел, чтобы я вернулся обратно. Ты не хотел, чтобы меня принесли в жертву.
Против этого не возразишь. Наверно, так и было: Коннор схватил Лева от отчаяния, но удержал из сострадания, хотя тогда он не отдавал себе в этом отчета.
— У тебя все еще сохранился тот шрам, ну, помнишь, когда я укусил тебя? — спрашивает Лев.
Коннор смотрит на свою правую руку. Конечно, следа от укуса там нет.
— Извини, друг, но он ушел вместе с рукой. — И тут он впервые замечает, что зубы акулы находятся примерно в том месте, где был бы шрам от укуса Лева.
Кинкажу, видимо, жаждущий внимания, перебирается с бедра юноши на плечо и принимается тянуть его за ухо. Должно быть, требует, чтобы Лев наконец двинулся в путь. Не только сегодня, а вообще — дальше по жизни.
— Позаботься о нем, — напутствует Коннор.
— Конечно, — отвечает Лев.
— Я к мартышке обращаюсь, а не к тебе.
И Лев опять улыбается, широко и радостно.
• • •
По настоянию СайФая, Коннор с Рисой остаются в коммуне на ночь. День выдался трудный, и измученное тело Коннора нуждается в отдыхе. Он лежит в постели, а Риса осторожно смазывает его рубцы специальной заживляющей мазью, которую вручил им перед отъездом Кэм.
— Подарок вам к Рождеству, авансом, — сказал он. — Среди моих любимых продуктов «Граждан за прогресс» эта штука стоит на втором месте.
Коннор проявил себя настоящим тормозом, ляпнув:
— А что на первом?
— Я, конечно, — отозвался Кэм.
Мазь успокаивает. Согревает. Но не столько мазь, сколько прикосновение любимых рук.
— Помнишь, как я тебе на Кладбище массировал ноги?
— Для меня это было лучшее время дня, — говорит Риса.
— Для меня тоже.
Массаж закончен, и Коннор поворачивается к Рисе. Она целует его, он прижимает к себе любимую, и в этом объятии нет и следа сомнений или неуверенности. Все страхи и боль нашего мира исчезают, тонут в пуховых подушках и льняных простынях, и Коннор узнаёт, что Риса заполняет собой ту пустоту, что образовалась в его душе, после того как его разъяли на части и соединили заново.
В ту ночь Коннор долго не может заснуть. Обнимая Рису, он грезит наяву: ах если бы можно было расплести время, если бы можно было снова и снова переживать заново каждое мгновение этой ночи…
Это чувство не оставляет его до утра, когда за ними приходят.
