– Ты хочешь, чтобы я… – Она привстала на стуле, но Лоренцо сам поднял Аву.
– Я справлюсь.
– Это может быть довольно сложно в первый раз.
Как будто подтверждая ее слова, Ава начала извиваться на его руках, и скоро его рубашка оказалась запачкана томатным соусом.
– Иногда я делаю так, – сказала Эмма и, взяв Аву под мышку, отнесла ребенка в ванную.
Лоренцо пошел за ними и остановился в дверях, в то время как Эмма открыла воду и посадила ребенка в ванну.
– Ава любит купаться, – сказала она, обернувшись, и увидела, что он расстегивает рубашку. Это действие оказалось настолько притягательным, что она не смогла оторвать взгляд. Эмма надеялась, что он не заметил, как она смотрела на него с желанием.
Она знала, что должна вернуться на кухню и помыть посуду, но ее ноги как будто приросли к полу. Все, что она могла делать, это смотреть, как Лоренцо сражается с Авой, снимая с нее одежки, а затем сильной рукой он поддерживал ее под спину, чтобы она не упала.
– Я правильно делаю? – спросил он с неуверенностью в голосе.
– Да… все прекрасно. – Она испытывала целую гамму чувств. А что, если бы все было по-другому? Что, если бы та ночь все же произошла, но не было бы ареста? Смогли бы они построить отношения? Что, если бы они стали настоящей семьей, а не временным ее подобием?
Эмма знала, что она не должна мучить себя подобными вопросами. Она никогда не хотела иметь отношений.
Полчаса спустя Лоренцо вышел из детской с Авой на руках, одетой в пижаму.
– Ты неправильно застегнул пижаму, – заметила она.
Лоренцо провел рукой по волосам.
– Это не просто, тут миллион кнопок.
– Ты научишься.
– Да уж. – Он снял мокрую футболку, и Эмма старалась не смотреть на его обнаженный торс и не вспоминать, какой теплой и атласной была его кожа, когда она прикасалась к ней губами…
– Она готова лечь спать, я думаю, – сказала Эмма. – Я приготовлю ее бутылочку. Кстати, у нас мало продуктов. Я сомневаюсь, что их хватит на завтрак.
– Я могу заказать продукты, чтобы их доставили прямо сюда, если только ты не предпочитаешь делать это сама.
– На самом деле я думала об этом, – сказала Эмма, приготовив бутылочку. И Ава потянулась к ней обеими руками. – Мне некомфортно жить за твой счет. И все, что я умею делать, – это быть домработницей.
Лоренцо замер.
– Что ты предлагаешь?
– Я могу быть твоей экономкой. Тебе не надо будет мне платить, деньги пойдут в счет нашего с Авой проживания и питания.
Лицо Лоренцо потемнело.
– Ава моя дочь, а ты ее мать. Это не вопрос проживания и питания.
Эмма глубоко вздохнула, зная, что она должна это сказать, хотя какая-то ее часть этого не хотела.
– Это нужно мне, Лоренцо. – Он не ответил, и она продолжала, стараясь, чтобы ее голос звучал ровно: – Ты ведь сам сказал, что не заинтересован в отношениях. Ты хочешь ближе узнать Аву, и я уважаю твое решение. Но я здесь только из-за ребенка. И для меня важно иметь работу.
Лоренцо молчал, и Эмма видела, как эмоции сменяют друг друга на его лице. Неужели он хочет, чтобы между ними что-то было? Или она принимает желаемое за действительное? Вздохнув, она взяла Аву на руки.
– Я уложу ее спать. Подумай об этом по крайней мере.
Она была уже у дверей, когда Лоренцо сказал:
– Хорошо. Ты можешь быть экономкой. Но я не хочу, чтобы это мешало тебе заботиться об Аве.
– Многие женщины заботятся о ребенке и ведут хозяйство, – ответила Эмма, стараясь, чтобы ее голос звучал мягко. – Я думаю, я справлюсь, – сказала она, выходя из комнаты.
Еще одна бессонная ночь. Лоренцо уже привык к бессоннице. Он плохо спал в тюрьме, в крошечной камере, на тонком матрасе, где рядом тысячи других заключенных храпели, кашляли и стонали. Но и сейчас, будучи на свободе, лежа на огромной двуспальной кровати в своей квартире, он не мог уснуть.
В комнате напротив спала Эмма.
Хотя он знал, что не должен, он представил себе, как он встает с кровати и идет в комнату Эммы. Ложится с ней рядом, обнимает ее, зарываясь лицом в ее рассыпавшиеся по подушке волосы, занимается с ней любовью…
Застонав, он поднялся с кровати и прошел в ванную, чтобы умыться. Ему не стоило думать об Эмме, физически он хотел ее, но ничего не мог ей предложить. В его сердце ничего не осталось.
