Пришел Новый год. Манжула видел, что Игорь мучается, ходит сам не свой, но не хотел новой ссоры и не вмешивался. В начале февраля Игорь отозвал его в сторонку:
– Знаешь, старик, меня окольцевали. Придется тебе раскошелиться на подарок. Приходи вечерком, дам новый адрес. – И в заключение изрек: – Женатый повеса воробью подобен.
Вскоре Игорь ушел из университета.
Последний раз Антон видел его год спустя на первомайской демонстрации. Красильников проходил мимо университетской колонны. Заметив Антона, подошел.
– Привет будущему члену-корреспонденту! Как жизнь, старичок?
– Спасибо, ничего, – ответил Антон. – А ты с нами?
Наверное, в его голосе прозвучал отголосок старой обиды, потому что Игорь насторожился:
– Да нет, шел вот мимо, увидел знакомых... – И надменно, из желания самоутвердиться, добавил: – У меня, старик, есть дела поважней.
– Ну-ну...
Оставаться в колонне Игорь уже не мог и решил сорвать зло:
– Эх, с каким удовольствием я смазал бы тебя по морде, старик!
– А ты попробуй. – Антон сделал шаг вперед. Игорь посмотрел на ребят, начинавших прислушиваться к их разговору.
– Да катись ты к чертовой матери, очкарик! Вместе со своими ублюдками-друзьями. – Он коротко сплюнул под ноги и, круто повернувшись, стал пробираться сквозь толпу.
Это был уже совсем другой Красильников, незнакомый и совсем чужой. Красильников, которого Антон Манжула не знал.
СКАРГИН
С тех пор, как он признался в неосторожном убийстве, не меньше чем на неделю мы прочно застряли в своем благоустроенном тупике, делая непрерывные, но тщетные попытки выбраться из него на оперативный простор. Тянулись дни, заполненные беготней, сбором сведений, запросами, допросами, и все это к вечеру оборачивалось впустую или почти впустую затраченным временем. Должно быть, я несколько сгустил краски, говоря об отсутствии результатов, к концу второй недели у нас сложилось довольно полное представление о личности обвиняемого, однако обстоятельства дела от этого не становились яснее. Красильников попросту водил нас за нос, и то, что со временем суд даст соответствующую оценку его поведению в ходе следствия, меня лично утешало весьма слабо – это было все равно что ставить горчичники при открытом переломе ноги. Между тем за неимением лучшего приходилось терпеливо выслушивать его фантасмагории.
– Я проснулся среди ночи, – говорил он на одном из допросов, – и вроде даже вспомнил, что оставил газ открытым. Но тут же снова заснул. А ведь стоило тогда встать, и я мог бы спасти его. Обидно! Ведь даже утром, когда увидел во дворе милицейскую машину, и мысли не допустил, что с Жорой что-то случилось. Прошел мимо. Как вы считаете, гражданин следователь, если бы я сам заявил о случившемся, зачли бы мне явку с повинной или нет?
– Удивляюсь, – разглагольствовал он на другой день, – как я мог не заметить спичек. Просто поразительное невезение... А следы! – восклицал он с хорошо разыгранным удивлением. – Куда могли подеваться следы? Ума не приложу, я же брался за ручки, значит, должны были остаться отпечатки пальцев...
В следующий раз он высказался о Волонтире:
– Не думаю, что Георгий Васильевич большая потеря для общества. Суд должен учесть, что он был одинок, а у меня семья, ребенок... Нет, я знаю, что виноват, раскаиваюсь, но справедливость все же требует, чтобы была учтена и личность потерпевшего. – Убитого им Волонтира Красильников иной раз тактично называл потерпевшим. – Он был еще тот тип! Вы знаете, что у него случались запои? Напивался прямо-таки в стельку. Другой на его месте тысячу бы раз проснулся, почувствовал запах газа, а он... Согласитесь, при таких обстоятельствах часть вины падает и на потерпевшего...
И так до бесконечности. Красильников упрямо гнул свое: убил случайно, по неосторожности, – а я в это поверить не мог.
Сомнения – привилегия следователя. Я вовсе не стремился злоупотреблять этим своим правом, но интуиция подсказывала: убийство вряд ли было случайным, и Тихойванов, пожалуй, прав – Игорь и Волонтир сводили счеты. Причины их столкновения могли крыться в прошлом этих людей. Прошлое Красильникова было как на ладони: ничего, кроме незначительных проступков, мелких сделок с собственной совестью, в нем не было. Ведь от примитивной измены университетскому товарищу до убийства – путь слишком длинный. Впрочем, такой ли уж длинный? Преступление – итог, к которому чаще всего идут окольными путями. Совершается огромное количество микроуступок, микрокомпромиссов, малозаметных окружающим микропредательств, и лишь в конце этого долгого пути человека поджидает критический момент, когда он, попав в чрезвычайные обстоятельства, вынужден выбрать, принять решение, и вдруг со всей очевидностью становится ясно, что решение давно принято, предопределено всей прошлой жизнью...
