Оборотень вяло поднял туловище и прислонился к печи. Заплаканные глаза немного жгло, а внутри опустело, как в склепе. Только по стенкам текло что-то густое и гадкое… Тоска. Не слышались в нём ни дыхание, ни сердце.
Он бы провалялся так вечно, если бы не заметил, как слишком уж потускнели кругом предметы. Огонь в топке почти умер.
Тогда, встав на ноги, он осторожно снял колыбель с двух поленьев, на которых она стояла. Никакими чувствами это не сопровождалось. Он бы, конечно, почувствовал, если б остались силы.
Хотя, всё-таки, волнение встрепенулось в душе, когда он колол поленья и свой табурет в чулане, побоявшись разбудить девочку. И это пришлось на пользу. Был дан толчок. Кровь в жилах разогрелась, а забота о дочери обрела первостепенную важность.
Воскресив пламя дровами, он с нетерпением опустился на колени к кроватке, аккуратно положил руки на её тонкие рейки и приковал любящий и, в то же время, озадаченный взгляд к маленькой богине, соображая, что бы ещё такого радостного ей преподнести.
Навестила интересная идея. Оборотень протянулся к особой полке над кроваткой, где хранились драгоценные вещи, одни из которых – картинки, нарисованные им для дочки, с деревьями, с цветами, с весёлыми зверьками и птицами. Ей очень нравилось их рассматривать. Рисунков была целая стопка.
Он намеревался завесить ими все блеклые коричневые стены, чтобы этот мир, иллюзорный, бумажный, но мир, отныне всегда отражался в её зелёных глазках и виделся ей в блаженных снах.
Но чем прикрепить картины?..
Были кнопки, поржавевшие и уже пущенные в дело. И всё же…
Он взял со стола два патрона, помеченные крестами, посредством ножа и когтей разобрал их, и оттуда высыпались они, те самые кнопки.
Затем выяснилось, что их не хватает на все рисунки. Тогда он отрезал ножом кончики своих когтей.
Через несколько минут жилище преобразилось. Прямоугольные листы, белые и разукрашенные, заколдовали гнилые брёвна в голубые небеса с облаками, в пышные леса и просторные луга, в зеркальные озёра и неугомонные речушки, в проворных ласточек и любопытных оленят… в людей с добрыми лицами. И только проёмы между листами проступали тёмными прутьями, вместе напоминая клетку.
«А, действительно, клетка!» – горько усмехнулся оборотень.
Теперь ему вспомнилась пара обнищавших патрона. Надо было найти, чем заменить дробинки.
Ничего металлического и мелкого не оказалось. Он порылся в сундуке, который дремал в кладовой. Парафиновые свечи, керосиновая лампа, электрический фонарик, верёвка, другие модели ружей, к которым боезапас уже иссяк… Ничего подходящего.
«Может, детали от фонарика сгодятся?» – подумал оборотень, но потом решил, что в их печальном будущем он ещё очень понадобится.
«Худо,» – заключил он и, сняв стеклянный колпак с лампы, разбил и раскрошил его обухом колуна. Этим и начинил патроны. Далеко таким мусором не постреляешь, да и расплавится при выстреле. Кровавый ожог, максимум. Понадеяться от него на большее в открытом сражении себе дороже…
Дабы снова не увязнуть в болоте плохих мыслей, он принялся мыть посуду. Воды в доме оставалось полведра, а выйти за снегом грозило опасностью с каждым часом всё очевиднее. Поэтому жидкость он расходовал экономно.
«Зачем её вообще мыть? – спросил он себя. – Всё равно не успеешь ею воспользоваться.»
Именно оттого ему это и нужно было – поверить, что ещё успеет, что ещё ничего не заканчивается. Но как следствие настигала неразрешимая проблема спасения от двух сотен могучих и яростных монстров – и он тут же спешил забыться…
В окне опять возник жадный волчара и стал таращиться на колыбель и клацать зубами. Отец подошёл к окну и молниеносно махнул хищной рукой перед мордой – никакой реакции.
«Ах, так!..»
Он прибегнул к испытанному средству – пылающей деревяшке из печи.
И снова безрезультатно! Волк не целил и крупицей своего внимания на действия хозяина. Он будто смотрел сквозь его тело и пламя, безошибочно угадывая, где находилась девочка, как бы не загораживал её несостоявшийся оборотень.
Тут отца осенило: это вожак! Только он способен так равнодушно относиться к огню.
