Я должна это сделать… но не могу.
– Я не могу это сделать. – Когда произношу эти слова вслух, все кажется более реальным. Вытерев рот, я с усилием поднимаюсь на ноги.
– Мы что-то упускаем. Не может быть, чтобы мама выдала тебя замуж за человека, который может причинить вред. Она честолюбива, но любит нас. Она бы не стала подвергать нас опасности.
В былые времена я бы с ней согласилась. Но после этого вечера не знаю, во что верить.
– Я не могу это сделать, – повторяю я. – И не стану.
Психея роется в своей крохотной сумочке и предлагает мне пластинку жвачки. Я морщусь в ответ, и она пожимает плечами.
– Незачем отвлекаться на разящее рвотой дыхание, когда выступаешь с судьбоносным заявлением о своих намерениях.
Я беру у нее жвачку, и мятный вкус в самом деле слегка помогает мне успокоиться.
– Я не в силах это сделать, – произношу я снова.
– Да, ты уже говорила.
Она не уверяет меня, как невероятно сложно будет выпутаться из этой ситуации. И не перечисляет причины, почему борьба никогда ни к чему не приведет. Я просто женщина, в одиночку противостоящая всей мощи Олимпа. Нарушать правила – не вариант. Они поставят меня на колени, но не отпустят. Мне и так потребуются все доступные средства, чтобы выбраться из города. Но выбраться отсюда после того, как Зевс заявил на меня права? Не уверена, что это вообще возможно.
Психея берет меня за руку.
– Что ты собираешься делать?
В голове воет паника. Во мне зарождается подозрение, что, вернувшись в это здание, я больше из него не выйду. Мысль кажется безумной, но я уже несколько дней испытывала странное чувство от того, как скрытно мама себя вела, и вот чем все обернулось. Нет, нельзя игнорировать свои инстинкты. Больше нельзя. А может, страх затуманивает мысли. Не знаю. Мне все равно. Знаю лишь, что возвращаться ни в коем случае нельзя.
– Можешь сходить за моей сумкой? – Я оставила сумку и телефон наверху. – И сказать маме, что мне нездоровится и я поеду домой?
Психея с готовностью кивает.
– Конечно. Сделаю все, что нужно.
Через десять секунд после ухода Психеи я осознаю, что, вернувшись домой, не решу ни одной проблемы. Мама приедет за мной и отвезет обратно к новоиспеченному жениху, даже связав, если потребуется.
Тру лицо руками.
Я не могу поехать домой, не могу остаться здесь, не могу думать.
Вскочив на ноги, я разворачиваюсь ко входу во двор. Нужно дождаться возвращения Психеи, позволить ей разговорами довести меня до состояния, хотя бы отдаленно напоминающего спокойствие. Она хитрая, как наша мать; она сможет найти решение, если дать ей достаточно времени. Но, впутывая сестру, я рискую навлечь наказание Зевса на нас обеих, как только он поймет, что я отчаянно не хочу становиться его женой. Если есть шанс уберечь сестер от последствий моих поступков, я им воспользуюсь. У матери с Зевсом не будет повода наказывать их, если они не станут помогать мне избежать этого брака.
Мне нужно бежать и сделать это в одиночку. Сейчас.
Я делаю шаг, потом еще один. Поравнявшись с массивной каменной аркой, ведущей на улицу, я почти останавливаюсь, почти позволяю нарастающему, безрассудному страху подвести меня, заставить вернуться и дать матери с Зевсом надеть ошейник, который им так хочется затянуть у меня на шее.
Нет.
Даже само слово похоже на боевой клич. Я бросаюсь к выходу и выскакиваю на тротуар. Перехожу на быстрый шаг и по наитию сворачиваю к югу. Подальше от маминого дома. Подальше от башни Додона и собравшихся в ней злодеев. Если удастся отойти на какое-то расстояние, я смогу подумать. Вот что мне нужно. Если получится собраться с мыслями, смогу придумать план, как выкрутиться из этой заварухи.
Ветер усиливается, продувая мое тонкое платье, будто его вовсе нет. Ускоряю шаг, и стук каблуков по асфальту напоминает мне о матери и о том, что она сделала.
Мне наплевать, что Психея, вероятнее всего, права: у мамы наверняка есть свой план, по которому я не должна в буквальном смысле лишиться головы на плахе. Но ее планы ничего не меняют. Она не поговорила со мной, не доверилась мне, а попросту пожертвовала своей пешкой, чтобы подобраться к королю. Меня от этого тошнит.
