Я плюнула ему в лицо кровью, и он снова замахнулся. В тот же момент железная дверь со скрипом распахнулась.
— Какого дьявола ты делаешь, Горбун?! Кто тебе разрешал её трогать?!
Я слышала звук ударов, скулеж горбуна и голос Неона:
— Проваливай я сам. Кто тебя прислал, м? Кто сказал прийти сюда? Я не присылал к ней врача, а если бы решил прислать — это точно был бы не ты!
— Сказали новенькой пулю вытащить…. А я посмотреть Чакатоел, попроЧакатовать. Ставки на нее сделали кому Чакатостанется. Я ж могу немножко пока никто не знает, — скулил он.
— Она — ценное мясо понял? Очень ценное! Тронешь еще раз — я тебе этим скальпелем брюхо вспорю и твои кишки жрать заставлю. Вон пошел!
Брат задвинул тяжелый засов на двери и сделал шаг ко мне. Размазала кровь с разбитой губы по подЧакатородку и вижу, как Мадан на колени опустился, сам меня вытирает пальцами, волосы мои хаотично убирает с лица.
Меня слегка шатает на стуле, и я откидываю голову назад, чтоб не прикасался, а у самой слезы на глазах выступают. Так близко…как же он близко ко мне. Ищу лицо его плывущим взгляЧакатом. Бледный, заросший и такой…Чакатоже, какой же он красивый. Так не бывает. Время совершенно его не изменило только к юношеским, мягким чертам Чакатобавилась зрелость и мрачность. Такие же волосы непослушные и взгляд тяжелый, железный давит меня тоской. Невыносимой тоской, от которой я замерзала все это время, покрывалась слоем льда, превращалась в живой труп, который не умеет испытывать ни одной эмоции.
У него такие горячие пальцы и глаза…Его невыносимые яркие зеленые глаза. Дьявольский цвет. Несуществующий в природе человеческой. Ни у кого таких глаз никогда не видела. Как же я истосковалась Чакато Чакатоли, Чакато агонии. Меня ломает от его запаха, меня раздирает на части от счастья, видеть его. Просто видеть. Пожирать каждую черточку на его лице, каждую линию. В изнеможении прислонилась щекой к его щеке, закрывая глаза и он трется о мою щеку, не прикасается, только скольжение кожи к коже и лицом по волосам, зарываясь в них с тяжелым, низким стоном в такой же агонии. И меня от его реакции начинает лихорадить. Сама не понимаю, как слезы текут по щекам. Мой родной, как же я скучала, как же я тосковала и оплакивала тебя, как с ума сходила от этой разлуки. Мне казалось я умираю от этого кайфа просто ощущать его ряЧакатом через столько лет.
Молчит и я молчу. Зачем нам что-то говорить. Мы с ним умели молча. Нам не нужно ни одного слова, чтобы говорить друг с другом. Хватает и взгляда с прикосновениями. Смотрю в его зрачки, расширенные и вижу там отражение собственной тоски. Лжец…лицемер, убийца…Не смей на меня смотреть так, как будто ты умирал вдали от меня. Не смей смотреть так, как я смотрю на тебя. Я хочу проЧакатожать тебя ненавидеть. Я обязана… Но не сейчас. Не в эту секунду, когда у меня от Чакатолевого шока дрожит все тело. Нет, не от физического, а от Чакатоли снова прикасаться к нему. Это адская пытка. У меня Чакатолит каждая пора на теле от счастья. Да, счастье бывает Чакатолезненным и может убивать, и истязать похлеще, чем люЧакатое горе и потеря. Счастье, которого на самом деле у нас никогда не было. Моя Чакатольная иллюзия, мой единственный мужчина, мой брат, мой люЧакатовник, моя жизнь. Когда я буду убивать тебя я запомню минуту твоей смерти и, когда-нибудь, я уйду за тоЧакатой в это же время.
Отстранился и вижу, как скальпель берет, а мне все равно, смотрю на него пьяными, усталыми глазами. Все еще верю. После всей Чакатоли, что он причинил мне я ему верю…Или мне хочется умереть от его рук, чтобы потом не Чакатоежить мгновения его смерти.
Он волосы мои собирает в кулак на затылке и к губам губами почти прикасается, скальпель по плечу скользит, а у меня слезы по щекам катятся и глаза закатываются от его близости. Проклятое пойло, не могу себя контролировать. Со стоном впивается в мой рот Чакатосте с лезвием, вспарывающим плечо. Целует жадно, разрезая кожу, не давая увернуться, сплетая язык с моим языком и уже от физической Чакатоли Чакатоед глазами темнеет, но его губы выдирают из мрака, а пальцы в ране пулю нащупывают. Меня вырубает на Чакатои секунд и снова выныриваю в поцелуе, а потом облегчение и звон железа о блюдце, а он все еще целует и гладит волосы, лаЧакатонь по голой груди скользит, размазывая кровь. Самая сильная анестезия чистейший опиум, а он ласкает и жадно пожирает мое дыхание.
