Так, в общем и целом, выглядят здесь позиции двух основных типов игроков, посвятивших фондовому рынку свою жизнь и полагающих, что он создан богом для того, чтобы наполнить чистый азарт казино общественно полезным содержанием, и что он, якобы, также отличается от рулетки, как любовь от похоти.
На самом деле рынок, как и все неодушевленное, холоден и бесстрастен, и волнительная суть его происходит от темперамента и одержимости игроков. У человека уравновешенного, например, она растворена в повседневных заботах или даже вовсе отсутствует. «Рынок не женщина, он не заслуживает волнения. Волнение – это непрофессионально. Оставим волнение шортилкам» – вот максимы, которым по мере сил следовал наш герой. И если нам приходится говорить здесь о рынке так подробно, то лишь затем, чтобы дать представление, какого сорта поприще выбрал Д.К.Максимов, чтобы обеспечивать себя законными средствами к существованию.
Отстраняясь от материальной стороны, следует заметить, что имея способность извлекать пользу из хаоса, он управлял своей судьбой, как своим инвестиционным портфелем. Избегая организации какого-либо дела, на что он, безусловно, был способен, но которое возложило бы на него обязательства в отношении третьих лиц, он, сам того не ведая, следовал стихийному эпикурейству, которым природа наделяет людей свободных и независимых. С этим он и жил последние десять лет, множа средства, далеко превосходящие его скромные потребности, меняя женщин и постепенно теряя вкус к российским реалиям. Возможно, он мог быть богаче, мог быть счастливее, любопытнее, полезнее, наконец, если бы предался чему-то одному…
– Юрка, черт! Как же давно мы не виделись! – обнимая, приветствовал он друга, который неожиданно позвонил, а потом явился к нему через два часа после его свидания с Наташей.
– Вера Васильевна, голубушка! – тут же налетел Юрка на хозяйку. – Как я рад вас видеть! Вы, как всегда, лучше всех!
– Ах, Юрочка! А ты как всегда любезен! – отвечала довольная хозяйка.
Юрка относился к тому счастливому типу людей, что при полном отсутствии слуха напевают, даже справляя нужду. И пусть в его лице не было складности, но симпатией к нему проникался всякий, с кем он пообщался хотя бы пару минут. Его гостеприимная улыбка напоминала широко распахнутую дверь в покои души. Был он добр, трудолюбив, покладист, любил жену, пятнадцатилетнего сына и десятилетнюю дочь и был предметом тещиной гордости.
Они прошли на кухню и огласили ее гулкими восклицаниями, разглядывая друг друга со скупой мужской нежностью, от которой, кажется, озарилась темно-вишневая кухонная мебель. Сумбурные слова их были размашисты и фамильярны, как крепкие похлопывания по плечу. Среди прочего Юрка поинтересовался, как поживает Ирина.
– Расстались они, Юрочка, расстались! – заторопилась Вера Васильевна, собирая на стол.
– Да вы что! – округлил Юрка глаза в ее сторону.
– Да, да! – подтвердила мать. – Уже две недели как! У него теперь другая!
Дмитрий, глядя на Юрку, с удовольствием улыбался – он соскучился по другу. Ему вдруг нестерпимо захотелось рассказать о НЕЙ и о том, что с ним творится последние три дня.
Вера Васильевна окинула взглядом крепкий стол вишневого дерева, убедилась, что ничего не забыла и ушла, оставив их созерцать замшевую шероховатость буженины, лоснящиеся лацканы голландского сыра, маслины, похожие на черное пламя цыганских очей, влажную желтизну масленки, розово-кораллово-радужные рыбьи слайды, хлеб, грубоватый и набухший, как щеки негра, ровные и сочные ломтики лимона, совершенные и очевидные, будто подсказка природы изобретателю колеса, жаркие краски жареных овощей и густую маслянистую ипостась тертой свеклы. Оказывается, порой даже холодильник способен согреть сердца.
Сервиз из дюжины предметов распоряжался здесь. Всё фарфоровое, синей глазури, тонкое, с золотыми ободками и хрупким нежным звуком на мягких белых салфетках. Дмитрий встал, принес и водрузил на стол сплющенный флакон Frapin.
– Да, Димыч, удивил ты меня! А я-то думал у вас дело к свадьбе идет! – не желал успокаиваться Юрка.
– Ладно, Юрка, хватит об этом. Как сказал не то Киссинджер, не то Сэлинджер, не то Боллинджер – есть вещи поважнее, чем мир. У тебя-то все нормально?
