…Следующие за детством дни его, складываясь в линию слабоколебательного характера (слабохарактерного колебания?), прочертили короткий отрезок отрочества, по которому полноватый и неуклюжий подросток проследовал под присмотром отца-инженера, матери-конструктора и беспартийных бабки с дедом до певучей своей юности. В мелкоячеистой его памяти мелкой рыбешкой запутались люди, предметы и приметы, из которых с пластилиновой легкостью лепилось его взросление.
Только что он, поторапливаемый матерью, покинул их тесное жилище, и вот уже трехмерное тело коммунальной квартиры схлопнулось в плоскость входной двери, а сам он, скользнув на лифте по оси ординат до нулевой отметки, двигается по асфальтированной дуге гигантской окружности до тех пор, пока его дом не превратится в точку А, а точка Б не станет школой. Там он, доверившись взрослым на слово и подгоняемый, словно подопытный зверек оглашенными звонками, мечется по лабиринту педагогического процесса, набивая соты памяти тем, что однажды окажется ненужным и, выпав в осадок, растворится в ней, не оставив о себе ни малейшего сожаления. Гораздо полезнее, хотя и болезненнее опыты общения и разобщения, которым подвергается добрый, чувствительный подросток с глазами, исполненными удивленного внимания. Через несколько часов он находит из этого лабиринта выход и, поменяв левую сторону на правую, движется в направлении родных стен.
Маленький прилежный человек обречен находиться среди стен даже больше, чем взрослые. А потому ничего удивительного в том, что он стремится раздвинуть их единственным доступным ему способом – чтением книг, лаская ими до поры, до времени свое деятельное воображение. Кроме того, у него есть слух, и от музыки он испытывает непонятное волнение. Он не любит шумные игры, сторонится возбужденных сверстников, но он не жаден, и у него всегда можно списать. К этому следует добавить, что звук «р», попав ему в рот, не находил там места и слетал с языка, оставляя после себя дырявое созвучие.
Его дни за исключением сезонных болезней ровны, предсказуемы и отмечены запланированными открытиями. Кто, глядя на спокойного, рассудительного мальчика скажет, что внутри него бушует онтогенез: в три смены на полную мощность трудятся химическая и строительная промышленности, и многорукие нейроны, плодясь и размножаясь, крепкими рукопожатиями плетут сети разума; что команда из отборных инстинктов уже готова принять роды маленького «я» и поместить его на самосохранение в компании с самолюбием, самомнением и самообманом. И, пожалуй, самое главное – в секретной лаборатории уже сварен и вот-вот отправится в кровь бурливый настой из рогов и копыт широко известного господина с тем, чтобы приготовить отрока к мистерии грехопадения и лишить его ангельской сущности. И что немаловажно – в этом возрасте все политические режимы хороши.
Одно событие следует упомянуть здесь особо – переезд семьи из коммуналки на Петроградской в двухкомнатную квартиру на Гражданке. Вдруг разом, до судорог в горле рухнул его тщательно оберегаемый мир скудных привязанностей, включающий двух очкастых друзей и тихую девочку Ксюшу, примечательную, скорее, яркими бантами, чем бледным невзрачным личиком. Поразительная детская способность затаить в себе даже взрыв сверхновой откликнулась на событие лишь легкой рябью недовольства на лице, зато потрясла его сны. Остаток учебного года в шестом классе новой школы он провел в душевных конвульсиях, врачуя боль мягкой, как губка души знакомством с тремя ровесниками своего склада, обнаруженными им во дворе громадного дома.
В начале лета за ним приехал второй дед и увез с собой в Пензенскую область в небольшой город Кузнецк, где он был принят детьми отцовых сверстников со всем подобающим его происхождению и титулу ленинградца уважением. Изумленный приятным вниманием, он впервые обнаружил прямую и стойкую пользу своему положению в вещах, так же отстраненных от его сути, как модная одежда от тела.
Это было замечательное ласковое лето среди грубоватых, простодушных детей провинции, живших с родителями в деревянных, обнесенных заборами и зеленью домах вдоль пыльной полынной дороги недалеко от реки. Лето, полное солнца, воды, движения и южного пахучего ветра. Здесь он впервые играл в футбол, и был назначен вратарем, поскольку ничего другого не умел. Эта роль так точно легла на его почти мессианское ощущение мира – вставать последней надеждой на последнем рубеже – что более страстного вратаря не видели здесь ни до, ни после него. Домой он вернулся загоревшим, похудевшим и ласковым. Таким он и отправился в седьмой класс.
