Сначала неуверенно, а затем с набирающим силу жаром она принялась рассказывать чистому внимательному воздуху, поверженному по буро-зеленым углам лету и обращенной к серому небу темной мраморной плите о том, что натворила за время разлуки.
– Прости, что связалась с плохим человеком… – повинилась она и попыталась в свое оправдание привести некоторые доводы, которые в голове у нее притворялись убедительными, а покинув ее, тут же обнаруживали свое сомнительное нутро. Далее поблагодарила за сон, которым он оторвал ее от этого человека и спросила, того ли мужчину, с которым она познакомилась в парке, он ей послал, и если да, то как понимать историю, приключившуюся с ней не без его, Володи, участия. Описав, как могла свое смятение, она перешла к самой важной части визита.
С умершими можно разговаривать, зарываясь лицом в их одежду, трогая их вещи или глядя на их фотографии; получив знамение их оккультного интереса или просто прогуливаясь с ними в парке под шорох серафимовых крыльев. Можно сказать, что само обращение к мертвым есть признание существования мира более могущественного, чем наш. Признавала ли она этот мир? Скорее нет, чем да, и если обращалась иногда к небесам, то лишь следуя, как и большинство смертных, запасливой предусмотрительности, именуемой суеверием. И если она решилась просить Володю оставить ее в покое, то только потому, что другого средства вылечиться не видела.
А между тем старинный дельный рецепт гласит, что поврежденный неистовой любовью лобный участок мозга замечательно лечится новой неистовой любовью. Но надо быть циничным и неотпетым атеистом, чтобы не думать при жизни о загробном пристанище, следовать старинным дельным рецептам, не рассчитывать на помощь мертвых и, некрасиво разлагаясь в соответствии с законами химии, подтверждать свою скучную правоту усмешкой голого черепа.
Обычное дело просить бога, богородицу, апостолов или святых, но попробуйте со всей серьезностью обратиться к душе дорогого вам человека без того, чтобы у вас по телу не побежали мурашки! Было вовсе не жарко, но она, сотрясаемая волнением, уже вспотела.
– Володенька, хороший мой, прошу тебя, отпусти меня, дай мне жить дальше, ведь он любит меня не меньше, чем ты… – уставившись глазами на могилу, умоляюще забормотала она, краснея и чувствуя себя скорее глупо, чем истово. Она что, всерьез верит, что он здесь и слышит ее? Она – современная, деловая, успешная, расчетливая и, если надо, циничная женщина, краса и гордость узкой питерской юридической общественности?
– Зачем ты послал мне сон, зачем разрешил любить? – бормотала она, ощущая, как с висков на щеки тронулись капли пота.
– Все равно как тебя я никого уже не полюблю… – торопилась она, ежась взмокшей спиной.
– Отпусти меня, Володенька, отпусти, если любишь… – не громче ветра прошептала она и, сорвав с головы платок, принялась им обмахиваться…
Там же, на кладбище она зашла в небольшую, не выше высоких сосен малолюдную церковь, где поставила свечку за упокой Володиной души.
Застыв возле кануна, она печально смотрела, как одиноко и тихо тает ее свеча, когда вдруг заметила батюшку, плечистым сутулым вороном направлявшегося к алтарю. Подхваченная неожиданным порывом, она устремилась к нему наперерез и предстала перед ним во всей своей грешной страдающей красе.
– Могу я спросить вас, батюшка? – обратилась она ангельским голосом.
– Спрашивай, дочь моя, – клубясь седеющей бородой, прогудел тот.
– У меня шесть лет назад погиб жених, которого я очень любила. Из-за этого я теперь не могу полюбить другого человека, который любит меня. Мне кажется, что мой покойный жених не хочет меня к нему отпускать. Что мне делать, батюшка?
– Не возводи напраслину на мертвых, дочь моя, – сверкая круглыми очками, загудел поп, – они уже предстали перед судом божьим и души их теперь пребывают в царствии небесном. Жених твой не может тебе мешать – ты сама себе мешаешь. Любовь человеческая – дело богоугодное, а сохнуть по усопшему – грех. Послушайся сердца и полюби…
– Тогда благословите меня, батюшка, на любовь! – воодушевленная, жарко произнесла она.
