Однако черновики ее объяснений становились чем дальше, тем короче, пока от них не осталось лишь сухое уведомление о приезде. К концу пути она, устав от оправданий, и вовсе развернула артиллерию в его сторону и произвела залп:
«А что я, собственно, такого сделала? Изменила? Нет! Тогда за что меня судить – за веселое времяпровождение? Так я для того туда и ехала! Ведь я не пряталась по чужим номерам, звала тебя с собой на катер, на пляж, на ужин! И если ты от всего отказался – это не моя вина! А то, что ты меня фактически бросил – ну, что ж, тем хуже для тебя!»
В аэропорту ее встретил Яша и удивился:
– А где Дмитрий?
– У него срочные дела… – лаконично сообщила она.
Вечером в одиннадцати часов она все же позвонила ему. Разговор, однако, вышел совсем не тот, на какой она рассчитывала. Оставляя в стороне неизбежные подпорки уточнений, пояснений и восклицаний, его можно свести к следующему:
– Привет, это я. Звоню сказать, что я вернулась, – сообщила она, не особо заботясь, в какую интонацию облечь слова. Важнее был его ответный тон. Но он невыразительно поинтересовался:
– Зачем?
Полет одинокого слова оказался слишком коротким и быстрым, чтобы разобрать, какой оно породы.
– Чтобы ты чего-нибудь не подумал…
Он молчал, и она добавила:
– Кстати, я дочитала твою книгу…
– Можешь оставить ее себе, – равнодушно отозвался он.
– Что ты хочешь этим сказать? – напряглась она, прекрасно понимая, что он хочет сказать и боясь услышать это от него.
– Я тебе уже сказал – я не тот, кто тебе нужен и никогда им не стану, – угрюмо произнес он.
– А меня ты спросить не хочешь? – задетая тем, что кто-то решает ее дела без нее, не сдержалась она.
– К чему слова, если есть глаза…
– И что они такого ужасного увидели, твои глаза?
– Лучше бы им этого не видеть…
– Да что я такого сделала, в конце концов? – вспылила она, раздраженная его колкими, как раны стриженой травы словами.
– Ничего особенного, кроме того, что увлеклась первым встречным и забыла про меня…
– Да, я виновата, но могу все объяснить!
Он, однако, в подробности вникать не захотел и вяло сказал:
– Ты ни в чем не виновата. Виноват я, что не сумел тебя удержать…
– Может, ты думаешь, что я тебе изменила?
– Может, и думаю, но это уже не имеет никакого значения…
– Почему ты бросил меня там одну?
– Я тебя не бросал, это ты меня бросила… – устало отбивался он.
– Но ты же сам говорил: «Никому тебя не отдам!» Почему же уехал, вместо того, чтобы бороться за меня? – пустила она в ход свой главный упрек.
Он помолчал, а затем сухо спросил:
– Интересно, как ты себе это представляешь?
– Это ты должен представлять, если я тебе нужна!
– Знаешь, есть хорошая пословица: насильно мил не будешь. Весь этот год я, как дурак надеялся доказать обратное, но лишь убедился, что с пословицами воевать – все равно, что плевать против ветра! – впервые за весь разговор скривился в усмешке его голос.
– Значит, ты от меня отказываешься? – с болезненным замиранием подталкивала она его к краю.
– Это ты от меня отказалась…
– Значит, между нами все кончено?
– Значит, кончено.
– Значит, все?
– Значит, все.
Еще несколько секунд она пыталась обнаружить хоть какую-то щель, чтобы проскользнуть в его пространство и остаться там, но не обнаружила и, не придумав ничего лучше, бросила трубку.
Ну что ж, этого следовало ожидать. Одно смущало: как он решился оторвать ее от себя так резко и безжалостно, словно отслуживший бинт от зажившей раны? Ведь бинту так больно!
«Вот и все, вот я и снова одна…» – всхлипнула она, чувствуя себя растерянной качалкой, приведенной в последнее движение энергичным бегством жениха.
