«Вот как надо!» – ласково улыбнулась она, медленно откинулась на спинку дивана и закрыла глаза, приглашая его показать, как он усвоил урок.
Подвернув для удобства ногу, он старательно воспроизвел все, что запомнил, добавив кое-что от сердца. Его одинокий часовой изнывал в тесноте брюк, тело одеревенело. Почувствовав его муку, она сходила в другую комнату, принесла подушку, бросила на диван и легла. Он лег рядом, и ему стало свободно и жарко. Он зацеловал ей лицо, добрался до выреза, откуда выглядывал солидный аванс внушительной груди и, умоляюще попросил: «Сними…»
Она встала, выключила рогатый торшер и телевизор, и пока комната проступала в темноте незнакомыми таинственными чертами, скинула сарафан, извлекла лифчик и осталась в комбинации. Он стащил с себя все, кроме трусов. Легли, и она велела: «Поцелуй мне грудь!». Он отвел бретельки и пустился в кругосветное путешествие с северного полушария на южное – оба знойные, упругие, неизведанные. Она некоторое время молчала, а затем, показав рукой на шоколадные полюса, сказала:
«Целовать надо здесь. Вот так…»
Притянув к себе его голову, она прихватила губами мочку его уха и показала, как надо. Он понял и припал к набухшим полюсам. Обхватив его затылок, она направляла его крепнущее рвение и бормотала:
«Так, так… правильно, Димочка… правильно, мой хороший…»
И в этом месте с ним случился конфуз. Он скрючился, задергался, и она, поняв, что приключилось, заговорила торопливо и успокаивающе: «Все хорошо, мой милый, все хорошо…». Рука ее неожиданно проникла ТУДА и, завладев его вулканом, бесстыдно и ласково укротила извержение. Он же, весь пунцовый, лежал, зажмурившись и неловко уткнувшись лицом в ее плечо.
Потом были сконфуженные хлопоты. Нежно и покровительственно поцеловав его, она забрала трусы и ушла их застирывать. Он сидел на диване с наброшенной на бедра рубахой и на чем свет ругал свою поникшую честь. Она вернулась, и они снова легли.
«Извини…» – уткнувшись ей в плечо, пробормотал он.
«Ну что ты, глупый!» – откликнулась она.
Ее рука бродила по его голове, зарываясь в волосы, как до этого его рука в собачью шерсть. Призрачный свет уличного фонаря, разбавив темноту, остывал на полу, уткнувшись в подножие дивана, как он в ее плечо.
«Откуда ты все знаешь?» – приподняв голову, вдруг спросил он с ревнивой строгостью.
«Глупый ты, Димочка! – спокойно ответила она. – Не могла же я ждать, когда ты соизволишь явиться! Так получилось…»
«Я не хочу, чтобы ты с кем-то еще встречалась, кроме меня, – насупился он. – Теперь ты моя!»
«Твоя, мой хороший, твоя!» – охотно согласилась она.
Он добрался до ее губ и уже знакомыми тропинками спустился на грудь, готовя себя к визиту в неведомую страну, где его ждала сладкая судорога, с которой он был тайно знаком еще подростком. Но почему все так странно устроено? Почему поцелуи и ласки зримы, а кульминацию нужно прикрывать телом и прятать от глаз? И почему это так стыдно и таинственно? Вот теперь он, наконец, и узнает, чем взрослый грех слаще детского!
Часовой занял свой пост. Настырный и ненасытный, как ни одна другая часть тела. Одинокий клинок, мечтающий о ножнах – нежных обнаженных ноженьках. Она почувствовала его силу, сказала: «Подожди», встала и ушла. Возникнув из темноты, протянула ему плоский пакетик: «Вот, надень…»
«Что это?» – не понял он.
«Резинка. Специально для нас купила…»
Она легла, а он уселся к ней спиной и, невзирая на полное невежество, довольно споро управился. Слегка изогнувшись, она подтянула комбинацию и обнажила смутно белеющие трусики, под которыми сквозь щели между кромками и телом, как сквозь жабры дышало неведомое треугольное существо – последнее белое пятно на атласе ее анатомии. У него перехватило дыхание. Неудобно пристроившись, он склонился над священными белыми покровами, взял их за узкие мягкие края и неловко обнажил таинственный черный островок в центре смутно белеющего тела. Не отрывая от него завороженных глаз, он застыл, и тогда Галка перехватила у него трусы, избавилась от них, после чего развела колени и протянула к нему нетерпеливые руки. С сердцем в горле, он неловко навалился на нее и принялся нащупывать вход, каждый раз упираясь во что-то мягкое и неподатливое. Она помогла ему, и он со скрипучим усилием проник в нее.
