— Не-е… А чё такое? Расскажите.
— Може, як-нибуть другим разом? А то я ище с коровкой не управилась — Я, мам, коловку напоил, — сообщил Никита, подсаживаясь и тоже приготовившись слушать. — Ажно два ведла выпила. Я маленьким ведёлком наносил.
— Ты у меня молодчина, — погладила его по вихрам мать. — А в обед подоил?
— Ага. Боле полведла начвилкал. Токо мы ево усе и выдули.
— Ну-ну, вы у меня умницы!
Васятка уже «надудолился» и теребил серебряную, полумесяцем, серёжку в ухе матери, то и дело поводя язычком по распухшей губе. Поцеловав его в лоб и обе щёки, крестная стала расскзывать:
— Было ето в двадцать сёмом году… Жили мы тогда на Ставропольщине, в селе Малая Джалга. Церкву уже были закрыли, но батюшку ещё не выслали. Ну, люди потихоньку и несли к нему крестить на дом. Бабушка твоя на-абожная была, царство ей небесное: с тем что крестить и усе тут. Ну, чи крестить, то и крестить — родителям перечить было не принято, хотя батя твой был уже партейный. Кумой быть попросили меня, а в кумовья взяли… да ты кресного помнишь. Царство и ему небесное, — вздохнула Ивга. — Призвали в один день с твоим батей, а через полгода уже и похоронку принесли… Так от, укутали мы тебя потеплей и вечерком — как зараз помню: снегу навалило, месячно, морозец за нос щипеть, было ето у середине ноября — понесли мы тебя у двоём с кумом к тому батюшке домой. Бабушка снабдила нас узелком — четвертинку сальца да с пяток яиц приберегла для такого случая; жили вы бедно. Приходим. Принял батюшка подношение, отнёс в другую горницу, вернулся и видим: хмурится; видать показалось маловато.
— Они, дармоеды, привыкли грабить простой народ! — заметил Андрей неприязненно.
— Здря ты, сынок, говоришь такое, — заступилась за попов крёстная. — Святые отцы жили тем, что прихожане пожертвують добровольно. А што нашим подношением недоволен стал, так ить и для нево трудные времена настали: отправлять службы запретили, доходу нет, а детишек — их у ево пятеро было — чем-нито кормить нада… Так от, покрестил он…
— Мам, а як крестють, расскажите, — попросил уточнить Никита.
— Як крестють? Када, бывало, в церкве — любо посмотреть: люди усе нарядно одеты, в церкве празнично, обряд правитца неспеша, торжествено. — Она вздохнула, помолчала. — А када Андрюшу крестили, управились враз: прочитал проповедь да наставление — вот и усе крещение. А вот с наречением вышло, как бы ето сказать… нехорошо получилось…
— А что случилось? — спросил бывший новорожденный.
— Что? Полистал батюшка книжку, где сказано, в какой день каким именем нарекать новорожденного, — полистал он её та и говорыть: нарекается, мол, новорожденный раб божий Пахнутием.
— Пафнутием? Это он, гад, назло! — возмутился крестник.
— Хто ево знаить… Може, хотел поторговаться: мол, прибавьте платы, тогда поищу имя покрасивше. А кум як рассвирепел, як хватаеть того батюшку за бороду — да головой об стену, об стену. Это, кричит, тебе пахнутий, а это — махнутий! Ищи подходящее имя, не то усе волосья повыдергаю. Ну, и нарек он тебя Андреем… От так, сынок, тебя и крестили. Лучше б уж никак, — закончила рассказ Ивга.
— Мам, а миня тожеть так крестили? — поинтересовался Никита.
— Нет, сыночек, тебя крестили не тайно и по усем правилам, как положено, — в святой церкве. Уже опосля дедушка Сталин обратно разрешил богослужение. А тех, которые до этого запрещали, усех потом засудили.
— А почему ж церквя не работали у нас? Вон в Ивановке — какая красивая, а забросили, — спросил Андрей.
— Это уже опосля… Объявили на собраниях, что религия — дюже вредный для народа опум.
— Не «опум», а «опиум», — уточнил он. — Отрава, значит, навроде пьянства или курения. Потому как никакого бога нет и никогда не было. Это доказано наукой, и нечего советским людям грамотные мозги затуманивать!
— Може, и нет… — не стала спорить крёстная. — А токо нихто ище на небе не бывал и не знаить, як оно и что… Заговорилась я с вами, ребятки, — спохватилась рассказчица, — а у миня работы набралось — за день не переделать.
— Никак разрешил остаться дома? — удивился Андрей.
— Об етом твой сусид и слухать не хочеть! Завтра чуть свет велел быть на картошке.
