— Посторонись!
Мимо Лавровой проехала тележка, доверху нагруженная прозрачными пакетами. В них пузырились блестящими елочными игрушками важные мандарины. Тележка уже укатила, а вокруг все еще витал знакомый запах — юга, детской фруктовой жвачки, солнца и моря. У Лавровой тревожно екнуло и забилось сердце.
«Все будет хорошо, — поняла она и улыбнулась. — Я справлюсь».
Лаврова вышла на улицу, мороз ущипнул ей нос. Она потерла его рукавичкой и огляделась. В земляничном морозном тумане на фоне земляничного неба светили земляничные фонари.
— Все розовое, — удивилась она.
— Светает, — Минотавр открыл дверцу. — Садись.
Лаврова села в знакомый «Хаммер», он простуженно чихнул и вытаращил фары.
«Будь здоров», — мысленно пожелала она «Хаммер» недовольно забурчал мотором.
* * *
В машине ехали молча. Лаврова сидела, привалившись к дверце, и смотрела в окно. Совсем как Никита. С Терентьевым всем было неуютно, даже сыну. Бесконечное судилище вытянуло, выдавило из него человека по капле. Ничего не изменить. Все бесполезно. В аэропорту он увидел Лаврову сразу. Она скользнула по нему невидящим взглядом, он отступил назад и смешался с толпой. Струсил. Испугался ее убитых глаз, ее похудевшего, бледного лица. После разлуки они с его сыном стали похожи, как близнецы. Он сам разодрал их надвое, расшвыряв по свету.
— Прости, — Терентьев словно поперхнулся. Он уже будто это говорил. Это уже было. Здесь.
— За что? — спросила Лаврова.
— Я мучил тебя чужой виной, — проговорил Терентьев и после паузы добавил: — Своей виной. Прости.
— Ты ни при чем, — ответила Лаврова, бессознательно повторив его слова. — Никита знает? Ты ему сказал?
— Нет. Думал, вдруг не получится. Зачем зря… — Терентьев запнулся. Он снова сказал не то, что следует.
Он нажал на педаль, машина затормозила, скользя по снежному насту. Лаврова сжалась от неожиданности. Терентьев выключил мотор и развернулся к ней.
— Я… — Он замешкался. — Я думал о тебе.
— Что ты хочешь сказать?
Ему показалось, что она неприятно удивилась.
— Ничего, — он завел мотор. — Забудь.
Они доехали до дома молча, как чужие. В холле Лаврова нерешительно остановилась.
— Пойдем, — Терентьев прошел в гостиную, мимоходом включив свет. — Коньяк?
Он протянул ей бокал. Лаврова покачала головой и стянула курточку.
— Кому подарок? — безлично спросил Терентьев. Ему было тревожно, но лучше это утаить.
— Никите.
Лаврова осторожно развернула бумагу. На черной спинке дивана выступила белая птица. Она глядела на Терентьева калеными, черными как угли, человеческими глазами. Безмолвно и обвиняюще.
— Можешь поставить ее на восточное окно? — Губы Лавровой дрогнули. — В комнате Никиты.
— Вместе?
Лаврова покачала головой.
— Хорошо. Ты не уйдешь?
— Нет.
Терентьев взял в руки птицу, она вспыхнула огнем в его руках. Он отшатнулся и заморгал.
— Не разбей, — попросила Лаврова.
— У нее твои глаза.
— Да.
— Что ты сейчас будешь делать?
— Надувать шары.
— Какие? — не понял Терентьев.
— Воздушные, — улыбнулась Лаврова.
— Чему улыбаешься? У меня что, глупый вид?
— Ты сказал, что думал обо мне. Что думал? — внезапно спросила Лаврова.
— Лучше, чем тебе кажется, — хмуро ответил Терентьев.
— Мне кажется, у тебя глупый вид! — засмеялась Лаврова и вдруг смутилась.
* * *
Утренний свет в детской комнате за одну ночь стал другим. Совсем другим. Сказочным. Свет вспыхивал и разгорался радужным бенгальским огнем везде и всюду. Он рассыпался по потолку и стенам знойным отсветом караванных путей и зажег пожары рушащихся древних империй. Распустился тысячелистным лотосом и расцветился северным сиянием и салютными звездами. Раскинулся во всю ширь волшебными цветами и травами, невиданными зверями и небывалыми морскими чудищами, таинственными узорами и неразгаданными шифрами.
Утренний свет околдовал, заворожил пространство детской комнаты. В нее вернулось Летающее счастье. Живой белой птицей. Ее голова была гордо поднята, белоснежные перья отливали в тени голубым, на солнце — янтарем, когти переливались каплями жемчуга. Она стояла на травяном ковре из неоновых звезд незабудок, сиреневых юбочек фиалок, молочно-белых султанов ландышей и шафрановых рылец под синими чепчиками крокусов. В нежно-голубое прозрачное небо поднимались золотисто-белые пушистые шары одуванчиков. Птица расправила огромные, сильные крылья, собираясь взлететь. Ее глаза были устремлены в небо, в самую вышину, откуда звала к себе открытая, теплая, солнечная ладонь.
