— Что за люди были с главным врачом?
— Русские. Один высокий, другой пониже.
— Гражданские?
— Одеты в гражданскую одежду, а так, кто их знает, может, военные. Там же рядом гарнизон. Кстати, один из этих двоих был лидером.
— Почему?
— Он все время шикал на маленького. Маленький выглядел очень напуганным. Не в себе. У него на руках были свежие бинты. На голове бейсболка, низко надвинутая, потому я лица его не видела.
— Имен они не называли? — перебил Лаврову колобок.
— Нет. Только к главному врачу обращались по имени.
— Хорошо, — неожиданно для Лавровой он свернул допрос — Прочитайте, подпишитесь на каждой странице протокола и поставьте сегодняшнюю дату.
Он протянул Лавровой свою пузатую ручку, она была скользкой от жира. Лаврова наскоро прочитала и подписалась, стараясь скрыть отвращение.
— А дальше что?
— Ничего. Если вы понадобитесь, мы вас вызовем.
— Так что же все-таки случилось?
— Рядовая автотравма, — колобок закрыл за собой дверь и исчез в неизвестном направлении.
Лаврова, давясь, съела холодную картошку, она была жирной, как пузатая ручка. Приняла душ, надела пижаму и шерстяные носки. Ей было холодно. Она собиралась заснуть, но сон не шел. В ее тело вкрадчиво вползла тревога, она стянула гарротой ее шею, не давая дышать. Она сдавила сердце, сковала холодом ноги. Лаврову тошнило. Она вышла в туалет и, склонившись над унитазом, вложила два пальца в рот. Осклизлая, жирная жареная картошка выскользнула ужом и исчезла в сосудах ее дома. Лаврова выпрямилась, повернула голову и посмотрела на отражение в зеркале. Она увидела лицо того, кто убил человека и убил самого себя.
Гремели техно и R'n'B в ночном клубе «Метро». В этом заведении не было строгого фейсконтроля. Здесь расслаблялись люди с большими деньгами и маленькими. Они переступали порог и переходили в состояние броуновского движения, подчиняющегося только рваным, оглушающим ритмам наркомузыки. В этом месте каждый был сам по себе даже в самой большой компании. На танцполе стиралась личность. Лаврова любила это место, оно позволяло по-настоящему забыться.
В клубе царила другая Лаврова, без прошлого и будущего. Здесь она становилась такой, какой ей хотелось быть. Чужой для всех, без комплексов и страхов, без имени и фамилии, без рода и племени. Лаврова танцевала каждый раз до упаду. Ее алкали, жаждали незнакомые мужчины. Она же не хотела ничего. Ни с кем. Никогда.
— Эй, красотка, греби к нам!
Кто-то схватил Лаврову за руку. Она, смеясь, выдернула ее не глядя и проплыла между дергающимися куклами к стойке бара.
— Сухой мартини, пожалуйста, — сказала Лаврова и повернулась к танцполу. Краем глаза она видела приближающийся к ней бокал с мартини.
— За мой счет, — произнес чужой глуховатый голос.
Лаврова нехотя крутанулась на стуле. Ее взгляд остановился на глазах, прикрытых козырьками набрякших коричневых век. Они смотрели пасмурно. Так не бывает у людей, желающих познакомиться. Лаврова, не зная, что сказать, приподняла бокал с мартини.
— Сергей Александрович. — Незнакомец отодвинул свой стакан с виски подальше от Лавровой. Его древесные веки прищурились, складки у наружных краев глаз углубились, губы сложились длинной брюзгливой скобой. Его веки делали свое Дело: скрывая глаза, они утаивали его мысли.
— Наталья Валерьевна, — ответила Лаврова.
Незнакомец отпил из своего стакана. Он внимательно, без каких-либо эмоций, изучал Лаврову. Складывалось впечатление, что его интерес к ней чисто академический. Лаврова почувствовала, как капля пота стекла с шеи в вырез ее блузки. Она неловко промокнула ее бумажной салфеткой. Нужно было бы вытереть влажную от пота шею и мокрые на висках волосы, но не хотелось доставлять незнакомцу удовольствие от такого зрелища. Она подняла бокал с мартини к самым глазам. Сквозь стекло верхняя губа незнакомца казалась узкой бледной нитью, нижняя стала похожа на толстую кирпичную гусеницу, горбиком книзу. Его лицо растянулось вширь, сгладились резкие складки у носа, смягчились скулы, еще больше отяжелел подбородок, черные широкие брови сошлись на переносице, глаза превратились в щелочки, скрыв пасмурный взгляд. Лаврова рассмеялась резче, чем обычно. Ее смех покоробил ее саму.
