Перед его взором возникли так называемые единомышленники, с которыми он сталкивался много раз на протяжении этого века: филистеры, ревнители умеренности и осторожности.
Еще в годы, когда социалисты находились в подполье, под гнетом исключительного закона против них, Август Бебель, умевший глядеть далеко, написал Энгельсу: «Тот, кто думает, что до социальной революции нам остается по крайней мере сто лет, будет действовать иначе, нежели тот, кто видит ее уже вблизи…»
Карл Либкнехт не только видел ее вблизи, но и делал все, чтобы ускорить ее наступление. Он стремился к ней и в студенческом кружке Лейпцигского университета, когда целиком ушел в изучение Маркса, и позже, когда стал на самостоятельный путь.
Ему шел девятнадцатый год, когда правительству пришлось отменить исключительный закон: слишком большим оказалось влияние социал-демократов на рабочих, и на выборах в рейхстаг они собрали почти полтора миллиона голосов. Отец с семьей переехал в Берлин, чтобы редактировать «Форвертс». Карл горячо отдался общественной жизни. До сих пор незабываемо ярким было впечатление от массового рабочего митинга, на который ему довелось впервые попасть. Тысячи людей, готовых непреклонно защищать свои права, — вот ощущение, оставшееся от митинга. С ним он вступил в политическую жизнь, с ним жил и сражался за дело рабочих.
В тысяча девятисотом году Бебель на заседании правления партии сообщил, что сын одного из ее создателей, всеми чтимого Вильгельма Либкнехта, Карл, решил посвятить себя целиком делу рабочего класса. Некоторые лидеры насторожились: к тому времени и горячность Карла, и его прямодушие, и готовность выступить против тех, кто сглаживал остроту классовых противоречий и гасил революционные устремления рабочих, стали уже известны. Не слишком ли беспокойное пополнение?
— Это хорошо, — заметил один из них, — но следует присмотреть за ним повнимательнее.
Бебель поднял умные и чуть-чуть насмешливые глаза на сказавшего.
— Насколько я понимаю, тебя что-то смущает?
— Смущает? В данное время нет, но надо следить за тем, чтобы партия не потерпела ущерба от его горячности.
— А я полагаю, — сказал Бебель, — что Карл явится ценнейшим для нас приобретением.
Эта двойственность по отношению к Либкнехту так и осталась. То она словно бы сглаживалась немного, хотя бы для постороннего глаза, то выпирала наружу.
Либо ограничить деятельность социалистов сферой парламента и профсоюзов, либо бороться с капиталистами с помощью выступления рабочих масс, применяя все средства и способы вплоть до восстания, — таковы были две противоположные точки зрения. Огромное большинство германской социал-демократии склонялось к первой, и лишь незначительное левое меньшинство, в том числе Карл Либкнехт, было убеждено в необходимости массовых бескомпромиссных действий.
Это свое убеждение Либкнехт защищал с упорством, где только мог. На Бременском съезде партии в девятьсот четвертом году он заявил, что социал-демократии, которая цепляется за парламентский путь в борьбе с капитализмом, угрожает окостенение. В следующем году, на съезде в Иене, он горячо доказывал, что укоренившееся в партии заблуждение, будто пролетариат может добиться победы с помощью избирательных бюллетеней, ошибочно и опасно. Как раз революция, вспыхнувшая в России, подтверждает, что решающими в классовых схватках являются внепарламентские средства борьбы.
Революция в России произвела на Либкнехта огромное, неизгладимое впечатление. Он заявил, что она явится поворотным пунктом в истории народов Европы.
Иенский съезд, после глубоко аргументированных выступлений Либкнехта, Люксембург, Цеткин, на фоке бурных русских событий, высказался за массовую стачку в борьбе против капитализма. Но уже в следующем году в Маннгейме социал-демократы отступили от этого. Снова Либкнехт страстно доказывал, что механизм империалистического государства может парализовать только стачка.
Возникла опасность, что ради подавления революции в России Германия может решиться на интервенцию. Либкнехт предложил ответить на это массовой политической забастовкой немецкого рабочего класса. «Мы в колоссальном долгу перед нашими русскими братьями и сестрами, — заявил он. — Кровь, которую проливают там наши братья, они проливают за нас, за пролетариат всего мира». Страстно говорил он о том, что все, что на Западе предпринимается в пользу русской революции, есть «лишь малая толика по сравнению с теми кровавыми жертвами, которые на Востоке приносятся ради нас».
