Не приходится удивляться тому, что основную тяжесть репрессий за происшедшие события испытали на себе немцы; правда, поселенцам других национальностей (итальянцам, полякам, японцам) также пришлось считаться с господствующим положением коренного населения Бразилии. Немцев теснили. Некоторые горячие головы додумались даже до того, что пытались стирать немецкие надписи на могильных плитах. Один бразильский офицер оправдывал такие действия тем, [83] что, когда шли переговоры об изменении германо-чехословацкой границы в Судетской области, “Гитлер в числе других аргументов указывал на немецкие надписи на кладбищах, желая тем самым доказать немецкий характер оспариваемой территории”{55}. Война еще не началась, а “средний бразилец уже был склонен видеть в каждом немецком подданном нацистского шпиона, а в каждом бразильском гражданине немецкого происхождения - предателя”{56}.
Аналогичные настроения отмечались и в Аргентине.
В начале 1938 года широко распространились слухи о том, что немцы располагают секретными базами на территории Патагонии. Парламентский комитет, проводивший в связи с этим расследование в начале 1939 года, не смог обнаружить ничего подозрительного. Однако в конце марта издающаяся в Буэнос-Айресе ежедневная газета антифашистского направления “Аргентинишес тагеблатт” опубликовала документ, доставленный в редакцию неким Энриком Юргесом. Это был фотоснимок с письма, датированного 11 января 1937 года и подписанного чиновником германского посольства фон Шубертом, а также Альфредом Мюллером, заместителем руководителя аргентинской местной группы немецкой нацистской партии. Письмо было адресовано главе “колониально-политического управления” немецкой нацистской партии. В нем давался отчет о широкой шпионской деятельности, развернутой на юге Аргентины по приказу из Берлина. Авторы письма приходили к заключению, что Патагонию “можно рассматривать как ничейную землю”.
Документ произвел впечатление разорвавшейся бомбы.
Альфред Мюллер был в скором времени арестован. Президент Аргентинской республики поручил одному из виднейших юристов выяснить подлинность опубликованного документа. Тот пришел к заключению, что Юргес подсунул президенту и прессе фальшивку. Мюллера освободили из-под ареста, а Юргеса заключили [84] в тюрьму. Однако многие не хотели верить в подложность документа. Разве немецкая нацистская партия не имела в Буэнос-Айресе “30 000 членов, из них 20 000 в составе штурмовых отрядов?”{57} Разве в Аргентине не “действуют 43 620 нацистов?”{58} Левые круги настаивали на проведении дополнительного расследования. Представитель социалистов Энрик Дикман, выступая на заседании парламента 7 июня 1939 года, заявил, что письмо было настоящим. Как по форме, так и по содержанию оно полностью отвечало духу тоталитарной немецкой национал-социалистской системы.
Между тем власти принимали решительные меры.
Осенью 1938 года во всех школах страны ввели обязательное изучение испанского языка и истории Аргентины. 15 мая 1939 года на значительной части территории страны были запрещены все отделения заграничной организации нацистов. Однако общественность продолжала волноваться. Ходили слухи о тайных перебросках оружия. Предосторожности ради таможенники вскрыли даже несколько бочек с медом, доставленных из Германии.
Подобным же образом реагировали на события и власти других южноамериканских республик.
В мае 1939 года немецкие школы в Чили (где в сентябре 1938 г. была предпринята неудачная попытка совершить государственный переворот) получили предписание принять на службу преподавателей чилийцев, пользоваться чилийскими учебниками и вести занятия на испанском языке. Глава рекламного отдела немецкой железнодорожной компании, занимавшийся антисемитской пропагандой, был выслан из страны. В Уругвае запретили преподавание в школах на немецком языке еще в 1938 году. То же самое сделал и президент Боливии Герман Буш.
Немцы не оказывали эффективного сопротивления ни в одной из южноамериканских республик. Они не [85] располагали для этого необходимыми средствами. Вместе с тем они были озлоблены и огорчены, в особенности мероприятиями по так называемой национализации школ. Немцам не доверяли. Считали, что режим, так внезапно захвативший Прагу, способен на все. Если отдельные южноамериканцы и думали, что они сумели положить предел “немецкой опасности”, то никто не осмеливался утверждать, что эта опасность устранена полностью. Многие полагали, что если пятой колонне представится удобный случай, то она снова ринется вперед, “соблюдая образцовый порядок и железную дисциплину”.
