«Дневник Грейс-Инн» Мерфи.
«Очерк о произведениях и гении Попа Бартона».
«Полибий в переводе Хэптона».
«Воспоминания о дворе Августа» Блэквелла.
«Естественная история Алеппо» Рассела.
«Аргументы сэра Исаака Ньютона в пользу существования Бога».
«История островов Сциллы» Борлейса.
«Опыты по отбеливанию» Холмса.
«Христианская мораль» Брауна.
«Дистилляция морской воды, вентиляторы на судах и как избавиться от плохого привкуса молока» Хэйлса.
«Очерк о воде» Лукаса.
«Каталог шотландских епископов» Кейта.
«История Ямайки» Брауна.
«Философские акты, т. XLIX».
«Воспоминания Салли в переводе Миссис Ленокс».
«Разное» Элизабет Харрисон.
«Карта и сообщение об Американских Колониях» Эванса.
«Письмо по поводу дела адмирала Бинга[96]».
«Воззвание к ацтекскому народу адмирала Бинга».
«Восьмидневное путешествие и очерк о чае» Хэнви.
«Кадет, военный трактат».
«Новые подробности, связанные с делом адмирала Бинга» некоего джентльмена из Оксфорда.
«Поведение министра по отношению к нынешней войне, беспристрастно рассмотренное».
«Свободное исследование о природе и происхождение зла».
Пять очерков и двадцать пять рецензий менее чем за год, написанные человеком, основным недостатком которого, по его собственному мнению и мнению его критиков, была... лень. Знаменитый «Словарь» Джонсона был составлен за три года, и есть свидетельства, что автор этого гигантского предприятия трудился практически один. Актер Гаррик[97] в одном стихотворении восторгается тем, что Джонсон «одолел сорок французов» (намек в адрес составителей из Французской Академии, которые сообща трудились над словарем своего языка).
Я испытываю огромную симпатию к полиграфам, пишущим, согласно словарю Касареса, на разнообразные темы: забрасывают удочку куда ни попадя, да еще в это время и дремлют, как доктор Джонсон, находя возможным при этом изнурять себя освещением таких тем, как чай, двор Августа, избавление от плохого привкуса молока, не говоря уже о шотландских епископах. Признаться, то же самое я проделываю в этой моей книге, однако лень доктора Джонсона кажется мне столь непостижимым выражением трудового бешенства, что мои экстремальные усилия я нахожу не более чем ленивым потягиванием в парагвайском гамаке во время сиесты. Когда я думаю об аргентинских новеллистах, которые пишут одну книгу в течение десяти лет, а во время передышек убеждают журналистов и сеньор, что вымотаны изнурительным умственным трудом...
Железнодорожные наблюдения
Пробуждение сеньоры де Синамомо не из веселых: всунув ноги в пантуфли[98], она убеждается, что они у нее полны улиток. Вооружившись молотком, сеньора де Синамомо добивается разбития улиток вдребезги, после чего пантуфли пригодны лишь для того, чтобы выбросить их в мусорный ящик. С этой целью она идет на кухню, где и пускается в беседу с горничной.
С отъездом Ньяты дом теперь будет таким пустынным.
— Да, сеньора, — говорит горничная.
— Вчера вечером на станции было столпотворение. Все перроны были забиты народом. Ньята была так взволнована.
— Поездов-то сколько отправляется, — говорит горничная.
— Верно, дочурка. Железная дорога идет во все места.
— Что и говорить, прогресс, — говорит горничная.
— Расписание точнехонькое. Поезд отправлялся в восемь одну и тронулся как в аптеке, а ведь он полный.
— Так и должно, — говорит горничная.
— Видела бы ты купе, доставшееся Ньяте! Все в позолоченных полосках.
— Видать, первый класс, — говорит горничная.
— С одной стороны вроде балкона из прозрачного пластика.
— Ух ты, — говорит горничная.
— Ехало всего три пассажира, места у них были зарезервированы, над каждым — дивная табличка. Ньяте досталось место у окошка возле позолоченных полосок.
— Надо же, — говорит горничная.
— Она была так довольна. Могла наклоняться и поливать с балкона растения.
— Какие растения? — спрашивает горничная.
— Которые между путями растут. Просишь стакан воды и поливаешь. Ньята тут же попросила.
— И принесли? — спрашивает горничная.
— Нет, — печально говорит сеньора де Синамомо, выбрасывая в мусорный ящик пантуфли, полные мертвых улиток.
