Двое суток спустя.
Я вышел на поиски Бога.
В предгорье уже рассвело.
А нужно мне было немного —
Две пригоршни глины всего.
Стрела со свистом рассекла воздух и вонзилась в глазницу серокожего тролля. Длинные, тощие руки до колен, жирный торс и непропорционально короткие ноги со ступнями-ластами, коими трёхметровый гигант спешно перебирал в тщетных попытках до меня добраться. Увы, но сделать ему этого было не суждено — Ян, ловко прошмыгнув под попытавшейся отправить его в полёт лапой, врубил свой клинок под колено монстра, заставив его пошатнуться.
И с гор я спустился в долину,
Развел над рекою костер,
И красную вязкую глину
В ладонях размял и растер.
Монстр с диким рыком упал не землю, в последний раз попытавшись достать тут же разорвавшего дистанцию Яна. В это же мгновение в лучах солнца блеснуло лезвие секиры — и впилось в шею тролля, практически отделив голову от тела. Удар засчитался как критический — и его подвывания затихли.
Что знал я в ту пору о Боге
На тихой заре бытия?
Я вылепил руки и ноги,
И голову вылепил я.
Но битва кончаться даже не думала. Чуть в стороне, размашистыми ударами отгоняя от себя слабых, но многочисленных гноллов, сражалась Генриетта. От неё требовалось только отвлечь и задержать на пару минут прислугу тролля, но она успела даже проредить их строй, выбив семерых тварей.
Что ни говори, а в бою Генриетта с Дурагом стоили десятерых: настолько виртуозного владения оружием я не видел за всю свою жизнь, а уж о том, что Ян в ближайший десяток лет сможет двигаться так же, не могло быть и речи. В этом плане мне повезло: в стрельбе выйти на минимальный уровень проще, нежели в фехтовании.
И полон предчувствием смутным
Мечтал я, при свете огня,
Что будет Он добрым и мудрым,
Что Он пожалеет меня!
Одна за другой стрелы полетели в гноллов, и те твари, которых я задел, оторвались от строя и побежали ко мне. Двадцать метров, первая — труп. двенадцать метров, вторая — труп. Пять метров, третья — труп…
Я, отработанным движением убрав лук в инвентарь и достав кинжал, приготовился к редкому для меня столкновению в ближнем бою.
Когда ж он померк, этот длинный
День страхов, надежд и скорбей —
Мой бог, сотворенный из глины,
Сказал мне:
— Иди и убей!..
Монстр вскинул над головой топор, а я — плавно отступил в сторону, одновременно выбросив вперёд руку с кинжалом. Алая кровь хлынула из раны, стоило мне только вырвать лезвие из плоти, а наполненный болью визг основательно ударил по ушам. К счастью ли, к худу, но пока монстры были не очень умны и пользовались строго определённым набором приёмов, избежать которых один на один смог бы и слепой. Другое дело, что сражаться так, как Ян и Дураг, — тобишь, в окружении десятка врагов, — я бы не смог…
— Иди и убей!..
Гнолл, мазнув по мне мёртвыми, остекленевшими глазами, упал на землю и рассыпался прахом, оставив после себя две единицы рваной ткани. Я за секунду подобрал добычу и, окинув затихшее поле боя взглядом, побрёл к остальным.
— «Поднял?»
— Поднял. — Кивнул Дураг, довольно улыбнувшись. — Двигаем к твоей Кузне?
— «Именно. Тут недалеко… наверное».
Я, убрав кинжал в инвентарь и вернув в костяные ладони лук, повёл плечами, будто бы разминаясь, после чего встал во главе походной колонны. Группа уже закончила собирать трофеи, и теперь от подземелья-испытания нас отделяли только двадцать-тридцать минут бега.
Мы готовились к этому полтора дня, со скрипом выделив восемь часов на отдых: после кач-марафона выдохлись абсолютно все даже несмотря на своё пробирочное состояние. Шутка ли — больше двадцати тысяч опыта только ради того, чтобы поднять пятнадцатый уровень… и получить те же самые три единицы параметров. Учитывая то, что все мы лелеяли надежду на эволюцию, её отсутствие нас порядком расстроило. Следующим «красивым» числом была двадцатка, а шестнадцатый уровень требовал пять тысяч опыта ровно. Учитывая то, что для перехода с десятого на одиннадцатый требовалось две тысячи, а с двенадцатого на тринадцатый — две с половиной, то дальше нам будет нужно набрать шесть-семь-восемь-девять тысяч опыта соответственно.
Нет, мы не устали поднимать уровни — просто у каждого нашёлся минус, который он хотел бы исправить. Мы с Яном не могли говорить, Дурага раздражало состояние его плоти, а Генриетта жаждала избавиться от искажения голоса. Вот и выходило, что все были раздражены…
