— Так вот оно и есть. На войне надо уметь поворачиваться. Мы только повороты и делаем. Все ясно. Воюем.
— Что ты там бормочешь, Рахикайнен? Заткни хайло в строю!
— Сам заткнись.
Внезапно занятия оживились. Шум и движение усилились, и стоявшие шагнули каждый к своему взводу: от штабного барака по направлению к плацу шел небольшого роста поджарый человек. Это был командир роты, егерский[4] капитан Каарна. Ему было лет пятьдесят, но держался он прямо, а черты лица у него были такие четкие, что, несмотря на свой небольшой рост, выглядел капитан великолепно. Он всегда был живым и очень подвижным, но на этот раз в его движениях ощущалась какая-то особенная торопливость. Он не спускал глаз с роты, словно сгорая от нетерпения оказаться на месте. Второпях он споткнулся об обгорелое корневище, но с присущей ему живостью восстановил равновесие, только с губ сорвалось:
— Вот ведь черт!
Капитан обернулся посмотреть на корневище, тут же споткнулся снова, и на этот раз ему с трудом удалось удержаться на ногах. Одолевавшая его озабоченность излилась в монологе:
— Тьфу ты! Сатана, черт побери! — Затем послышалось недовольное глухое покашливание.
Добравшись до роты, он остановился и набрал воздуха в легкие. Затем, делая ударение на каждом слоге, скомандовал:
— Пу-ле-мет-ная ро-та! — Голос его срывался от напряжения.
Строй солдат быстро повернулся к капитану, каждый застыл по стойке «смирно». Те, что в спешке повернулись не в ту сторону, затаив дыхание, исправляли свою ошибку, но тут раздалась новая команда:
— Вольно… Командиры взводов!
Стоявшие навытяжку солдаты словно обмякли, а трое офицеров быстро направились к капитану. Тот нетерпеливо ждал, поглядывая то на небо, то на приближавшихся офицеров, и беспокойно переступал с ноги на ногу. Все трое выстроились в ряд и стали по стойке «смирно». Каарна старался не смотреть на командира первого взвода лейтенанта Ламмио. Больше всего его раздражала рывками поднимающаяся к козырьку фуражки рука, запястье которой вдобавок ко всему образовывало противный уставу изгиб. Да и вообще капитан с трудом переносил этого человека. Подчеркнутое высокомерие длинного, узколицего лейтенанта, столичного жителя, словно испытывало терпение Каарны, и без того отнюдь не безграничное. Ламмио был кадровым офицером, и Школа сухопутных вооруженных сил вконец испортила его. Там он набрался таких манер, которые старый капитан мог выносить, только стиснув зубы. Солдаты ненавидели даже голос Ламмио, до омерзения пронзительный, когда он выдавал свои изощренные фразы.
Командиром второго взвода был молодой прапорщик, призванный из запаса, ставший студентом по окончании средней школы в Западной Финляндии и старавшийся прикрыться некоей важностью, чтобы соответствовать созданному зимней войной мифическому образу прапорщика запаса.
Командиром третьего взвода также был прапорщик запаса, в возрасте около тридцати лет, Вилхо Коскела. Сын крестьянина из Хяме, он был типичным жителем этой губернии: плотный, светловолосый, синеглазый, с ямочкой на подбородке и такой молчаливый, что его прозвали Вилле Молчун. Среди солдат ходили слухи, что он отличился в Зимнюю войну, сам же он никогда не говорил об этом ни слова. Знали только, что в последние дни войны он командовал ротой, будучи всего лишь сержантом. По окончании войны он был командирован в офицерскую школу и остался в армии на сверхсрочную службу сверхштатным прапорщиком. На службе он был неразговорчив, чуть неловок, но деловит, так что обучал своих солдат не хуже других.
Капитан высоко ценил его, и теперь он обращался как бы лично к Коскеле, остальные были словно посторонние. Рота следила за несколько затянувшимися переговорами этих четырех офицеров, лелея в душе надежду, что они закончатся превращением строевой подготовки в нечто другое. В конце концов переговоры закончились. Капитан возвратился назад в штабной барак, а офицеры — к своим взводам. Настроение солдат заметно поднялось, когда взводам скомандовали сбор и приказали маршировать к баракам.
— Наверняка можно будет искупаться, — прошептал один из легковерных своему соседу, но тот уже потерял всякую надежду на то, что в армии могут быть приятные сюрпризы, и ограничился кривой усмешкой.
