8. Существо с доминирующим инстинктом познания. Духовный голод. Прием духовной пищи трижды в день. Ученые и художники. Впитывание природы и выражение себя: познание и искусство. Высший синтез, непостижимый для человека: власть над мертвой материей. В частности, власть над мертвецами.
9. Переводчик всегда пьян. «Всемогущ я, как бог. Но нет власти над живыми. Тогда я сделаю всех мертвыми и буду властелин».
10. Виктор и контрразведчик удят дохлую форель.
11. Убитые и зарезанные овцы убегают к мокрецам из домов нантов.
Записываются и частности, могущие раскрыть те или иные особенности действующих лиц:
1. Действия молодежи, привязанной к мокрецам. Их все побаиваются, а бандиты и хулиганье боится по-настоящему. Но это нигде не сказано явно, а является Рашевскому в виде смутных ощущений и необычных сценок. Иногда заставляет задуматься, но и только. Один лишь пьяный переводчик все замечает.
2. В мокрецы уходят только очень честные и умные люди. Дать на примере пропавшего Перенны.
3. Перенна: для него прошлое не внизу, как у всех нас в книгах, а наверху. В его представлении вселенная с трудом поднимается вверх, таща свое бесконечное тело на какую-то бесконечную гору.
И после этого Авторы начинают писать первую версию повести. Текст этой версии (главы с первой по третью, 24 страницы), вероятно, сохранился в архиве полностью, так как дописан не был — у Авторов возникли другие идеи, другой сюжет. Сам же текст был таким:
— Опять от него тиной воняет, — с негодованием произнес доктор Р. Квадрига. — Вечно от него в ресторане воняет тиной. Как в пруду. Ряска.
Павор внимательно посмотрел на него, затем улыбнулся Виктору.
— Срам! — с негодованием сказал доктор Р. Квадрига. — Чешуя. И головы.
— Что вы пьете? — спросил Павор.
— Кто — мы? — осведомился Голем. — Я, например, пью только коньяк.
— Двойной коньяк! — крикнул Павор официанту.
Лицо у него было мокрым от дождя, густые волосы слиплись, и от висков по бритым щекам стекали блестящие струйки. Твердое лицо, можно позавидовать. Сыплет дождь, прожектора, тени на мокрых вагонах мечутся, ломаются, все черное и блестящее. Только черное и только блестящее. И никаких разговоров. Только команды, и все повинуются. Не обязательно вагоны, может быть, самолеты. И потом никто не знает, где он был и откуда пришел. Девочки падают навзничь, а мужчинам хочется сделать что-нибудь мужественное — например, расправить плечи и втянуть брюхо. Вот Голему не мешало бы втянуть брюхо, только вряд ли, куда он его втянет, там у него все занято. Доктор Р. Квадрига — да, но зато ему не расправить плечи. Вот уже много дней он согбен. Вечерами он согбен над столом. По утрам — над тазиком. А днем — из-за больной печени. А значит, только я здесь способен втянуть брюхо и расправить плечи, но я предпочел бы мужественно хлопнуть стопку очищенной.
— Нимфоман, — грустно сказал доктор Р. Квадрига. — Русалкоман. И водоросли.
— Заткнитесь, доктор, — сказал Павор. Он вытирал лицо бумажными салфетками, комкал их и бросал под стол. Затем он стал вытирать руки.
— С кем ты подрался? — спросил Виктор.
— Изнасилован мокрецом, — произнес доктор Р. Квадрига, мучительно пытаясь развести по местам глаза, которые съехались у него к переносице.
— Пока ни с кем, — проговорил Павор и снова внимательно посмотрел на доктора. Р. Квадрига этого не заметил.
Официант принес рюмку. Павор медленно выцедил коньяк и снова принялся вытирать руки.
— Пойду лучше умоюсь, — сказал он ровным голосом. — Весь в дерьме.
Он поднялся и ушел, задевая по дороге стулья.
— Что-то происходит с нашим господином уполномоченным, — сказал Голем. Он щелчком сбросил со стола мятую салфетку. — Что-то мировых масштабов. Вы случайно не знаете, что именно?
— Вам лучше знать, — сказал Виктор. — Вы здесь все знаете. Кстати, Голем, откуда вы все знаете?
— Мокрецом! — произнес доктор Р. Квадрига. — Или наоборот.
— Никто ничего не знает, — сказал Голем. — Некоторые догадываются. Очень немногие. Кому хочется. Но нельзя спросить, откуда они догадываются, это насилие над языком. Куда идет дождь? Кому встает солнце? Как грядет жених во полунощи? Вы бы простили Шекспиру, если бы он написал что-нибудь в этом роде? Впрочем, Шекспиру бы вы простили. Шекспиру мы многое прощаем. Слушайте, капитан, у меня есть идея. Я выпью коньяку, а вы дернете стопку очищенной, а?
