— Грррм, — сказал Лавр Федотович, и Хлебоедов замолчал. Глаза его вылезли, и он с видом тихого идиота медленно обводил пальцем огромную красную припухлость у себя на лбу. — Есть предложение, — сказал Лавр Федотович, — Дело номер двадцать восемь списать как не представляющее интереса, а представляющее опасность для народа. Коменданту колонии товарищу Зубо объявить строгий выговор за безответственное содержание вверенного ему болота ухающего и ахающего, поименованного Коровьим Вязлом, и за необеспечение безопасности работы комиссии. Какие есть еще предложения?
Слегка повредившийся от треволнений Хлебоедов внес предложение приговорить коменданта Зубо к расстрелу с конфискацией имущества и с поражением родственников в правах. Фарфуркис слабым голосом возразил, что такой меры социальной защиты наш уголовный кодекс не предусматривает вообще, что у него есть тем не менее сильное желание подать на коменданта в суд, но что в конечном счете он полностью поддерживает Лавра Федотовича.
— Следующий, — сказал Лавр Федотович. — Что у нас сегодня еще, товарищ Зубо?
— Заколдованный холм, — убито сказал комендант. — Это недалеко отсюда, километров пять.
— Комары? — осведомился Лавр Федотович.
— Христом богом, — сказал комендант. — Спасителем нашим… Нету их там. Муравьи разве что…
— Хорошо, — сказал Лавр Федотович. — Осы? Пчелы? — продолжал он, демонстрируя прозорливость и неусыпную заботу о народе.
— Ни боже мой, — сказал комендант.
Лавр Федотович долго молчал.
— Бешеные быки? — спросил он наконец.
Комендант заверил его, что ни о каких быках в этих окрестностях не может быть и речи.
— А волки? — спросил Хлебоедов подозрительно.
Но в окрестностях не было и волков, а также медведей, о которых вовремя вспомнил Фарфуркис. Мне было дано указание продолжать движение, и я продолжил было, но тут Хлебоедов заорал: «А змеи? Там у тебя змеи, небось!» Но не было у коменданта там и змей, и мы поехали. Мы миновали овсы, пробрались сквозь стадо коров, обогнули рощу Круглую, форсировали ручей Студеный и через полчаса оказались перед холмом Заколдованным.
Холм был как холм. С одной стороны он порос лесом. По-видимому, вокруг был здесь раньше сплошной лес, тянувшийся до самого Китежграда, но его свели, и осталось только то, что было на холме. На самой вершине виднелась почерневшая избушка, по склону перед нами бродили две коровы с теленком под охраной большой понурой собаки. Перед крыльцом избушки копались в земле куры, а на крыше стояла коза.
— Что же вы остановились? — спросил меня Фарфуркис — Надо же подъехать, не пешком же нам…
— И молоко у них, по всему видать, есть, — добавил Хлебоедов. — Я бы молока сейчас выпил… Когда, понимаешь, грибами отравишься, очень полезно молока выпить. Ехай, ехай, чего стали?
Я попытался объяснить им, что подъехать к холму ближе невозможно, но объяснения мои были встречены таким ледяным изумлением Лавра Федотовича, заразившегося мыслью о целебных свойствах парного молока, такими стенаниями Фарфуркиса: «Сметана! С погреба!», что я не стал спорить. Честно говоря, мне и самому было любопытно еще раз проехаться по этой дороге. Я включил двигатель, и машина весело покатилась к холму. Спидометр принялся отсчитывать километры, шины шуршали по колючей травке, Лавр Федотович неукоснительно глядел вперед, а заднее сидение в предвкушении молока и сметаны затеяло спор, чем на болотах питаются комары. Хлебоедов вынес из личного опыта суждение, что комары питаются исключительно ответственными работниками, совершающими инспекционные поездки. Фарфуркис, выдавая желаемое за действительное, уверял, что комары живут самоедством. Комендант же кротко, но настойчиво лепетал о божественном, о какой-то божьей росе и жареных акридах. Так мы ехали минут двадцать. Когда спидометр показал, что пройдено пятнадцать километров, Хлебоедов спохватился.
— Что же это получается, — сказал он, — едем-едем, а холм где стоял, там и стоит… Поднажмите, товарищ водитель, что же вы?
— Не доехать нам до холма, — кротко сказал комендант. — Он же заколдованный, не доехать до него… Только бензин весь сожжем даром.
