Тут Лавр Федотович вдруг поднялся. Простым глазом было заметно, что он сильно сдал после вчерашнего. Обыкновенная человеческая слабость светилась сквозь обычно каменные черты его. Да, гранитный утес дал трещину. И все-таки, несмотря ни на что, он стоял могучий и непреклонный.
— Народ, — сказал Лавр Федотович, болезненно заводя глаза. — Народ не любит замыкаться в четырех стенах. Народу нужен простор. Народу нужны поля и реки. Народу нужен ветер и солнце.
— И луна, — добавил Хлебоедов, преданно глядя на председателя снизу вверх.
— И луна, — подтвердил Лавр Федотович. — Здоровье народа надо беречь. Оно принадлежит народу. Народу нужна работа на открытом воздухе. Народу душно без открытого воздуха…
Мы с Хлебоедовым еще ничего не понимали, но проницательный Фарфуркис уже собирал бумаги, упаковывал записную книжку и что-то шептал коменданту. Комендант кивнул и деловито-почтительно осведомился:
— Народ любит ходить пешком или ездить на машине?
— Народ предпочитает ездить в открытом автомобиле, — провозгласил Лавр Федотович. — Выражая общее мнение, я предлагаю настоящее заседание перенести на вечер, а сейчас провести намеченное на вечер выездное заседание по соответствующим делам. Товарищ Зубо, обеспечьте. — С этими словами Лавр Федотович грузно опустился в кресло.
Все засуетились. Комендант опрометью кинулся вызывать машину. Хлебоедов отпаивал Лавра Федотовича боржомом. Фарфуркис забрался в сейф и искал там соответствующие дела. Я под шумок схватил Говоруна за шиворот и коленом вышиб его вон. Говорун не сопротивлялся: пережитое потрясло его и надолго выбило из колеи.
Автомобиль был подан через десять минут. Лавра Федотовича вывели под руки и бережно погрузили на переднее сидение. Хлебоедов, Фарфуркис и комендант, толкаясь и огрызаясь друг на друга, оккупировали заднее сидение. Я с удовольствием заметил, что мне места не осталось, и я уже прикидывал, куда мне сейчас пойти — в кино или купаться, но тут в машине поднялся крик. Сцепились Фарфуркис с Хлебоедовым. Хлебоедов, которому от запаха бензина стало хуже, требовал немедленного движения вперед. При этом он кричал, что народ любит быструю езду. Фарфуркис же, как человек деловой, доказывал, что присутствие постороннего шофера превращает закрытое заседание в открытое и что по инструкции заседания в отсутствие научного консультанта проводиться не могут, а если и проводятся, то считаются недействительными. «Затруднение? — осведомился Лавр Федотович слегка окрепшим голосом и не оборачиваясь. — Товарищ Фарфуркис, устраните». Кончилось, конечно, тем, что шофера отпустили, а меня посадили на его место. Но тут неугомонный Фарфуркис вспомнил про полковника и снова сцепился с Хлебоедовым. Вокруг машины собралась толпа мальчишек. Я нервничал и озирался. Одно дело — сидеть со всей этой компанией в закрытой комнате, и совсем другое — выставляться на всеобщее обозрение.
— Да зачем нам эта старая песочница? — стонал Хлебоедов.
— Неудобно, неудобно! — говорил Фарфуркис — Комендант, сбегайте.
— Да куда мы его посадим? — с надрывом кричал Хлебоедов. — В багажник, что ли, посадим?
— Ничего, ничего, как-нибудь разместимся.
Тут вмешался я.
— Машина пятиместная, — сказал я строго. — Нарушения правил я не потерплю. Я из-за вашего полковника прокол зарабатывать не намерен.
Комендант, уже высунувший было ногу наружу, убрал ее обратно.
— Ехать бы… — умирал Хлебоедов. — С ветерком бы…
— Грррм, — сказал Лавр Федотович. — Есть предложение ехать. Не дожидаясь опоздавших. Другие предложения есть? Шофер, поезжайте.
Я завел двигатель и стал осторожно разворачивать машину, пробираясь сквозь толпу детишек. Лавр Федотович совсем приободрился. Ласковое теплое солнце и свежий налетающий ветерок сотворили с ним чудо. Он даже впал в юмористическое настроение и позволил себе сказать каламбур про полковника: «Спал он, спал, а теперь все проспал». Я наконец развернулся, и мы покатили по улицам Нового Китежа. Первое время Фарфуркис страшно надоедал мне. То он требовал остановиться, где остановка была запрещена. То он требовал, чтобы я ехал быстрее, то он возмущался, что я нарочно останавливаюсь на перекрестках, чтобы его обидеть. Однако, когда мы миновали белые китежградские Черемушки и выехали за город, когда перед нами открылись зеленые луга, а вдали засинело озеро, когда машина запрыгала по щебенке с гребенкой, в машине наступила умиротворенная тишина. Все подставили лица встречному ветерку, все щурились на солнышко, всем было хорошо.
