Однако сэр Оуэн не угадал тоже. Некоторое похмелье действительно имело место, уж не без того, но к задумчивости принца отношения не имело.
Что-то смутно беспокоило Орье. Предчувствие ли, обрывок ли дурного сна, он и сам вряд ли бы смог сказать точно. Ощущение грядущих перемен – конечно же к худшему, ибо других перемен в природе просто не существует, – вот что его беспокоило. Принц изо всех сил старался казаться беззаботным, но у придворных глаз был наметан. Вряд ли кого обмануло бы его натужное веселье – его высочество никогда не был актером. Тем более хорошим. Принцем он был, и никем другим, а принцу притворяться вроде как и незачем.
Впрочем, не только его коснулась тревога. Шут Лемур тоже отчего-то чувствовал себя не в своей тарелке, но он-то как раз принцем не был, а был, напротив, актером. И не просто хорошим – лучшим в королевстве. Так что был шут на редкость весел и остроумен. Кто-нибудь, хорошо знавший шута, например королевский конюх и гвардейский лейтенант, догадались бы сразу, что Лемур не на шутку встревожен, но уж никак не разряженные придворные. Что им какой-то там шут? Его же высочество, друживший с придворным шутом, самым наглым образом наплевав на традиции и предписания, был слишком погружен в свои думы, чтобы почувствовать его беспокойство.
В отличие от принца, шут точно знал, что его тревожит. Сугудай, придворный маг. И король. Его Величество Дэнкил VI. Кто более наблюдателен, чем шут? Найдите такого, попробуйте. Шут замечает все: походку, жесты, манеры, взгляды любого придворного. Тем более целого короля. А настораживали Лемура как раз королевские взгляды, бросаемые милостивым монархом на своего мага. Более всего походили упомянутые взгляды на те, что присущи верной собаке в присутствии собачьего же хозяина.
Сперва шут заподозрил некую тайную связь между высокими особами. Про Сугудая чего только не говорили, да и от его величества всего можно было ожидать, хотя и не было оно ранее в мужеложстве замечено. Впрочем, этакая выходка была бы как раз в духе пресветлого короля, обожавшего порой шокировать свет чем-то подобным. Однако парочка эта мало походила на нежных влюбленных, скорее уж на хозяина и слугу или даже раба. И господином был отнюдь не король.
Может, кто другой и здесь заподозрил бы какое извращение, но не он, Лемур. Для него было очевидно – колдовство. Грязное, черное, подлое Сугудаево колдовство, подчинившее короля воле треклятого мага. Недаром ему отведены особые покои во дворце, рядом с королевскими. И открыт доступ к его величеству в любое время дня и ночи. Чем, надо признать, Сугудай пока не злоупотреблял. Или просто сумел не засветиться.
Тайна мучила Лемура уже не первый месяц. Но до сих пор он даже не приблизился к разгадке. И то сказать – легко ли шуту выслеживать придворного мага? А короля? Можно, конечно, пошутить с намеком, сценку даже отыграть и посмотреть, как парочка эта реагировать будет. Только ведь маг и король это. Сильный маг и король-самодур. Попробуй слово хотя бы лишнее сказать – либо в застенок загремишь, либо в болоте заквакаешь. Не раз Лемур собирался переговорить хотя бы с принцем – его высочество был не по годам смышлен и не болтлив особо, хоть и принц. Только… Что ему сказать-то? Фактов ведь никаких, одни только домыслы. Досужие вдобавок. Однако больше тянуть с разговором нельзя. У принца возможностей не в пример больше, чем у человека в дурацком колпаке.
– Ну не хватало еще, чтобы шут задумчивым ходил. – Это сэр Нурель шутить изволит. Мнит себя отчего-то этот рыцарь господином весьма остроумным. Хотя, правду сказать, ни остротой, ни умом Творец его не наградил.
– Хо-хо! – высоким голосом пропищал шут. – Сэр Нурель метит на мое место? Клянусь Беодлом, мой колпак вам куда более к лицу, чем рыцарский шлем.
Привычку клясться каким-то Беодлом Лемур подцепил от одного заезжего горца из Кассарада. Тогда это показалось ему смешным, и акцент этот варварский, растягивая гласные, и само имечко – Беодл. Со временем шутка приелась, а вот привычка – осталась.
– Ты что, мерзавец, хочешь сказать, что рыцарь может променять свой шлем на дурацкую шапку?
