III
Пора было вставать. Предстояло еще уладить дела перед отъездом, заплатить разным лицам. Попросив Таню-сестру уложить оставшиеся вещи, она стала одеваться. Траурное черное платье, было заказано нарочно к случаю, равно, как черная кружевная шляпа с вуалью. Когда ее позвали смотреть знаменитую Дузе, она не поехала -- денег пожалела, кроме того, была слишком разбита нервами. Все это время в Петербурге она спала не больше 5 часов.
Сердце ее билось учащенно, когда она в карете Ауэрбах въехала на двор Аничкова дворца. У ворот и у крыльца солдаты отдавали ей честь, в ответ она кланялась. В передней спросила щвейцара, есть ли приказание принять графиню Толстую, ответ был: нет. Спросили еще кого-то, такой же ответ. Сердце у нее упало. Кто-то позвал скорохода государя. Пришел молодой человек благообразной наружности в огромного размера треугольной шляпе, одетый в красный с золотом камзол. Со страхом в душе она повторила свой вопрос. "Как же, ваше сиятельство, государь, вернувшись из церкви, уже о вас спрашивал", -- ответил он и побежал по крутой лестнице, обитой ярко-зеленым ковром, очень некрасивым. Она бросилась за ним, не соразмерив сил. Наверху почувствовала такой прилив крови к сердцу, что испугалась, что сейчас умрет. Скороход вернется звать ее к государю и найдет труп. Или она слова не сможет выговорить. Ей было трудно дышать. Присев, хотела спросить воды и не могла. Вспомнила, что загнанных лошадей начинают медленно выводить. Встав с дивана, стала прохаживаться по гостиной, но сердце долго не успокаивалось. Она развязала под лифом корсет и, присев на диван, принялась растирать грудь рукой. Все это время она думала, как дети примут известие о ее смерти.
Только через несколько минут ей стало легче, и она смогла осмотреться. Гостиная была уставлена красной атласной мебелью, в центре женская статуя с двумя мальчиками по бокам. В простенках арок, отделявших гостиную от залы, стояли два зеркала, везде множество растений и цветов. Когда ей было дурно, она не отрываясь смотрела на роскошные ярко-красные азалии. Окна выходили на скучный мощеный двор с двумя каретами. По двору ходили солдаты.
Никогда в нем не было подлинной любви, одна чувственность. Это особенно чувствуется в лJвочкиных дневниках. Ее поразил один вырванный листок, поразил грубым цинизмом разврата. Боже, как много в нем цинизма! В 52-ом году он записал в дневнике: "Любви нет, есть плотская потребность сообщения и разумная потребность в подруге жизни". Видимая нить связывает старые дневники ЛJвочки с "Крейцеровой сонатой". Интересно, какой ЛJвочка настоящий: этот или тот, который писал ей начальные буквы слов на карточном сукне? Перед свадьбой она быстро бросила читать его дневник, слишком это было ужасно для восемнадцатилетней девушки. Вот так Таня-сестра после знакомства с дневниками ЛJвочкина брата Сергея отказалась выйти за него... Если бы она тогда дошла до этого мерзкого признания, то никогда, ни за что не вышла бы за него замуж. Нет, не могут ужиться эти два понятия: чистота женщины и разврат мужчины. Разврат мужа делает невозможным счастье брака. Удивительно, что несмотря на все это они прожили такую брачную жизнь. Их счастье стало возможно только благодаря ее детскому неведению. И еще чувству самосохранения. Она инстинктивно закрывала глаза на всJ прошедшее, она умышленно, оберегая себя, не читала всех его дневников и не расспрашивала про прошлое. Иначе погибли бы они оба. Он не знает, что только ее чистота их спасла. Этот хладнокровный разврат, эти картины сладострастной жизни заражают, как яд. Женщина, увлеченная кем-нибудь другим, могла бы сказать мужу: "Ты осквернил меня своим развратом, так вот тебе за это!"
С 15 лет похоть, позывы плоти мучили ЛJвочку. Гимназистом он начал посещать дома терпимости, каждый раз презирал себя после таких визитов, но скоро опять поддавался искушению. На Кавказе он не жил аскетом, как Оленин в "Казаках". Старый казак Епишка, в повести Ерошка, поставлял ему местных женщин, от одной из них он заразился дурной болезнью. Пришлось ехать в Тифлис, и в дневнике он жалуется на дорогое и мучительное лечение ртутью...
